Жанин Шассеге-Смиржель (janine Chasseguet-Smirgel).

 Этика и эстетика извращения.

II. Эдипов комплекс, нуклеарный комплекс неврозов и извращений

В произведениях Фрейда рассматриваются фантазмы порки, о которых очень часто рассказывают пациенты обоих полов, испытывая при этом чувство стыда и вины. Сначала они говорят о фантазматическом представлении «порки ре­бенка». Этот фантазм регулярно сопровождается сексуальными удовольствиями и сексуальным возбуждением. Заканчи­вается же он актом мастурбации. По мнению Фрейда, подобный фантазм, когда он возникает в раннем детстве, должен восприниматься как первичная черта извращения: «Один из компонентов сексуальной функции должен, вероятно, опе­режать другие в развитии, становится преждевременно независимым, закрепляться и тем самым уклоняться от даль­нейших процессов развития, давая вместе с тем доказательство особенного строения личности» (с. 221). Фрейд добав­ляет, что подобное извращение может носить временный характер, что оно может быть либо вытеснено, либо заменено реактивным образованием, либо сублимировано. Однако если эти механизмы не возникают, извращение сохраняется на протяжении взрослой жизни, «Период детства, который продолжается с двух до пяти лет (Фрейд повторяет здесь точку зрения, высказанную им в "Трех очерках"), представляет собой период, когда врожденные похотливые факторы, связан­ные с определенными комплексами, впервые просыпаются под воздействием пережитого опыта» (с. 223). Фантазмы пор­ки, о которых рассказывают пациенты, относятся к концу данного периода. Итак, Фрейд предполагает, что они составля­ют предысторию, которую он намеревается исследовать: фантазмы порки, в том виде, в каком они возникают, вероятно, являются лишь завершением процесса, этапы которого следовало бы установить.

Его анализ основывается, главным образом, на шести случаях — четырех женских и двух мужских, — которые до­полнены другими многочисленными, но гораздо менее изученными случаями (с. 231). Довольно любопытен тот факт, что Фрейд описывает семиотику только пяти случаев, обходя шестой молчанием. Мы выдвигает гипотезу, что речь идет о Человеке-Волке (I'Homme-Aux-Loups). В статье, посвященной «"Пограничному" детству Человека-Волка» (1974 г.) Га­рольд Блюм (Harold Blum) утверждает, что «Фрейд (1919 г.) ссылался на Человека-Волка в своей классической статье "Бьют ребенка"». Однако он не приводит никаких объяснений, на чем основано его утверждение, ведь в своем произве­дении Фрейд вовсе не упоминает Человека-Волка.

Фантазм, присущий девочке, распадается на три фазы:

1.Первая фаза имеет садистскую природу: взрослый, в котором признается отец, бьет ребенка. Ее можно сформу­лировать следующим кратким образом: отец бьет ребенка; а также более полно — отец бьет ребенка, ненавидимого мною. Эта фаза связана с соперничеством с братом.

2.Вторая фаза представляет собой результат построения, необходимого для проведения психоанализа. Она, дейст­вительно, всегда носит бессознательный характер и никогда не воскрешается в памяти. Ее формулировка звучит сле­дующим образом: Я побита отцом. На самом деле, между первым и вторым этапом произошло много событий, а фан­тазм «Я побита отцом» представляет собой результат целого ряда психических явлений. Первый фантазм включает кро­восмесительную любовь к отцу и желание быть любимой им. Представление об отце, бьющего другого ребенка, означа­ет; «Отец не любит этого другого ребенка; он любит только меня» (с. 227).

«Этим выбором раннего объекта кровосмесительной любви сексуальная жизнь ребенка отчетливо достигает этапа половой организации» (с. 227). «Однако приходит время, когда это первое цветение побивают заморозки. Ни одна крово­смесительная любовь не в состоянии избежать фатального подавления сознанием» (с. 228). Здесь Фрейд предвосхища­ет свою статью «Исчезновение эдипова комплекса» (1924 г.), пытаясь объяснить неотвратимую судьбу, которая уготов­лена кровосмесительной любви, в конце концов, скрывающейся в бессознательном. Этому моменту сопутствует возник­новение осознание вины, которое приводит к ниспровержению триумфа, связанного с первым фантазмом: «Отец бьет ребенка, которого я ненавижу, поскольку он любит только меня», который превращается в: «Нет, отец меня не любит, по­скольку он меня бьет». Осознание вины трансформировало садистский фантазм в фантазм мазохистский. В скобках

Хотя Фрейд колеблется относительно ее действительно эротической природы Здесь могла бы идти речь об «агрессивном» фантазме.

можно заметить, что, как представляется, вина связана не с агрессивностью к сопернику, а исключительно с кровосмеси­тельными желаниями, объектом которых является отец. В то время, как первый фантазм: «Отец бьет ребенка», возмож­но, не носит действительно садистского характера (а смысле эротизации агрессивности), вторая фаза; «Я побита отцом» — мазохистская в полном смысле слова. Осознание вины трансформировало фантазм, однако подавленные кровосме­сительные желания находят и здесь удовлетворение. Регрессия приводит половое стремление «быть любимой отцом» к поискам дополовому садистско-анальному субституту «быть побитой отцом». Таким образом, быть побитым «означает теперь не только наказание за запрещенные половые отношения, но и их регрессивный субститут» (с. 229). Для то­го, чтобы кровосмесительная любовь была вытеснена окончательно, необходимо, чтобы этот второй этап фантазма ос­тавался бессознательным. Это произошло у женщины, у которой подавление сопровождалось регрессией. Любопытно отметить, что Фрейд, который несколько лет спустя будет настаивать на относительной слабости женского Сверх-я по отношению к мужскому Сверх-я, здесь говорит: « В женских случаях осознание вины, возможно, самое взыскатель­ное, могло бы быть смягчено лишь под совместным воздействием обоих механизмов».

Мы видим, что у женщины третий этап (приобретение фантазмом окончательных форм) имеет аналогии с первым этапом:

3. «Ребенка бьют» явно тяготеет к садизму первоначального фантазма. Тот, кто осуществляет порку, обычно пред­ставляет собой отцовский субститут. Однако, если фантазм принимает садистскую форму, получаемое удовольствие по сути носит мазохистский характер: дети, которых бьют, являются субститутами собственной личности. Вина, равно как и подавленный чувственный элемент, находит свое удовлетворение.

За неопределенными главными участниками действия скрываются отец и дочь, слившиеся в любовном акте, замас­кированном в тягостное наказание.

Фрейд говорит, что он не так хорошо разобрался в мужских фантазмах порки. Он ожидал обнаружить абсолютную симметрию между обоими полами, когда у мальчиков мать заменяет отца. На самом деле, ничего подобного не оказа­лось. Самое главное заключается в том, что, если у женщины фантазм «Я побита отцом» всегда бессознательный, у мужчины фантазм «Я побит матерью» может ста ... м «Я любим отцом». Вероятно, речь идет о фантазме полового типа, который в связи с регрессией на садистско-анальную стадию превращается в фантазм порки отцом, а затем трансфор­мируется в сознательный фантазм «Я побит матерью».

«В обоих случаях фантазм порки проистекает из кровосмесительной связи с отцом» (с. 238). У девочки бессознательный мазохистский фантазм исходит от позитивного аспекта ее эдипова комплекса. У мальчика он исходит от комплекса, противоположного эдипову. Первая фаза фантазма девочки «Отец бьет ребен­ка, которого я ненавижу», «садистского» не эротического {а, следовательно, агрессивного) фантазма, не имеет соответ­ствия у мальчика. Процесс подавления у девочки более глубинный, чем у мальчика. Конечный фантазм у девочки трансформируется «в садистскую ситуацию, сексуальный характер которой весьма незначителен» (с. 239).

«Мальчик избавляется благодаря подавлению и переработке своего бессознательного фантазма от гомосексуально­сти. Последующий сознательный фантазм мальчика примечателен тем, что его содержание представляет собой женскую позицию без выбора гомосексуального объекта».  «Мальчик, который хотел избежать выбора гомосексуального объ­екта и не поменял свой пол, тем не менее, ощущает себя женщиной в своих сознательных сексуальных фантазмах и на­деляет женщин, которые бьют, мужскими свойствами и атрибутами» (с. 239).

Не сталкиваемся ли мы с основополагающим различием в участи этого фантазма у взрослых в зависимости от того, идет ли речь о мужчине или о женщине? Женщины становятся невротиками, а мужчины — извращенцами. Действитель­но, Фрейд пишет: «Мой мужской материал насчитывал лишь несколько случаев, представлявших собой детский фантазм порки, при котором сексуальной деятельности не был нанесен значительный вред, и, напротив, достаточно много лиц, которых следовало рассматривать как настоящих мазохистов из-за присущих им половых извращений. Либо эти мужчины находили сексуальное удовлетворение в онанизме, сопровождавшемся мазохистскими фантазмами, либо им удавалось сочетать мазохизм и половое поведение таким образом, что они достигали эрекции и эякуляции, то есть были способны совершать нормальный коитус во время мазохистских сеансов или в похожих условиях. К ним добавился более редкий случай мазохизма, который был отмечен возникновением невыносимо сильных навязчивых представлений. У удовлетво­ренных извращенцев редко возникают причины просить о лечение психоанализом» (с. 238).

В этой статье Фрейд исследовал то, что через пять лет в труде «Экономическая проблема мазохизма» (1924 г.) он на­зовет женским мазохизмом:

«Первое толкование состоит в том, что мазохист хочет, чтобы его рассматривали как маленького несчастного и зави­симого ребенка. Однако, если нам выпадает возможность изучить случаи, когда мазохистские фантазмы имели осо­бо богатое содержание, мы без труда обнаруживаем, что они ставят личность в положение, характерное для фемининности, и, следовательно, означают «подвергаться кастрации», «подвергаться совокуплению» или «рожать». Именно по этой причине я назвал женским мазохизмом данную форму мазохизма, многие элементы которой, тем не менее, отсыла­ют к детской жизни» (с. 290) .

Если фантазмы бичевания, о которых рассказывали женщины в нашей клинической практике, остаются в рамках нев­ротической структуры и могут быть связаны с кровосмесительным влечением к отцу, то пример женщины - извращенки за­ставил нас понять, что объектом в извращении была мать. Более того, этот и другие случаи вынудили нам не проводить четкой границы между садизмом и мазохизмом у пациентов-извращенцев. Впрочем, можно выдвинуть предположение, что данное различие очень существенно у невротиков, мужчин и женщин, из-за чувства вины, которое связано с садиз­мом, в то время как мазохизм пробуждает скорее стыд. Кроме того, мы не уверены, что отец всегда стоит позади матери в мужских мазохистских фантазмах и, так или иначе, в мазохистском поведении мужчины.

Сверх того, необходимо отметить, что Фрейд изучал извращенные фантазмы, а не действия. Извращенные фантаз­мы, действительно, существуют как у невротиков, так и у извращенцев, но только у первых, по меньшей мере, в бессоз­нательном. Возникающая проблема состоит в том, чтобы попытаться выяснить, что же именно в сознательном фантазме позволяет его считать зависящем скорее от извращения, чем от невроза. Нам представляется, что мужской фантазм порки в том виде, в каком его сформулировал Фрейд: «Я побит матерью», создает проблему своим откровенно крово­смесительным характером. Если он маскирует желание, объектом которого действительно является отец, то простое замещение одного родителя другим, даже если вся ситуация спустилась на садистско-анальный уровень, заставляет предполагать, что препятствие для инцеста, по меньшей мере, очень непрочно. Замещение матерью, скорее всего, связано не с виной, а с опасением за Я.

Как нам представляется, главная мысль этого текста заключается в той роли, которую Фрейд отводит эдипову ком­плексу и которую мы еще пока до конца не прояснили. Фрейд пишет: «Эти наблюдения могут быть использованы в раз­личных направлениях для того, чтобы выявить генезис извращений а целом и мазохизма в частности, а также для того, чтобы оценить роль, которую играет разница полов в неврозах в целом» (с. 231). Фрейд не отвергает конституционально­го подтверждения или преждевременного опережения побуждения в генезисе извращений, тем не менее, этим далеко не всё сказано. Извращение поставлено в зависимость от эдипова комплекса: «впервые оно предстает перед нами в связи с этим комплексом. А после того, как он распадается, оно является единственным, что остается, будучи наследником его чувственного заряда, обремененным осознанием вины, которое ему сопутствует» (с. 232). В скобках заметим, что вина, возникающая на уровне мужского фантазма, представляет собой трудно разрешимую проблему. «Если извращения мо­гут проистекать из эдипова комплекса повсеместно, тогда наша оценка этого комплекса должна получить новое подтвер­ждение. Мы, действительно, полагаем, что эдипов комплекс составляет настоящее ядро невроза, что детская сексуаль­ность, которая достигает в нем кульминационной точки, представляет собой его фактическое условие и что та часть это­го комплекса, которая продолжает существовать в бессознательном, есть ничто иное, как предрасположенность взросло­го быть в дальнейшем подверженным неврозу. Фантазм порки и другие аналогичные извращенные установки были бы, в таком случае, ничем иным, как отложениями, оставленными эдиповым комплексом, рубцами, так сказать, последствиями минувшего процесса» (с. 233).

Этот акцент, сделанный на эдипове комплексе, приведет Фрейда к тому, что он будет вынужден добавить примечание к изданию 1920 года «Трёх очерков» (примечание 30; «Три очерка», 1904—1920 годы), где он утверждает, что начало нормального сексуального развития могло предшествовать фиксации. В определенных случаях «извращение представ­ляет собой остаток развития в сторону эдипова комплекса, после подавления которого будет превалировать составляю-

- Мы не имеем достаточно оснований, чтобы рассматривать здесь садизм и мазохизм, поскольку начиная с 1920 г. они стали равновели­кими понятиями новой теории неосознанных стремлений. Как правило, в нашем произведении мы не принимаем во внимание гипотезу об инстинкте смерти, причем исключительно по эвристическим причинам.

3

щая, которая в зависимости от конституции была наиболее важной в сексуальном влечении». Фрейд, действительно, ни­когда полностью не избавился от склонности приписывать более или менее определяющую роль конституциональному фактору в извращениях.

Место, отведенное в 1919 году, эдипову комплексу в генезисе извращений, похоже, еще больше приближает извра­щения к неврозам. Правда, это учение, которое сравнивает девочку с мальчиком в их соответствующих отношениях к фантазмам порки, пока еще не проводит соответствия между ролью эдипова комплекса в неврозах и извращениях и со­ответствующим содержанием «извращенного» и «невротического» наследия этого комплекса. В «Психогенезисе случаев женской гомосексуальности» (1920 год) практически не дается решения проблемы, возникшей из-за этой дифференциа­ции

У нас также вызывает удивление отсутствие матери как кровесмесительного объекта, так и соперницы в толкованиях, которые Фрейд дает сценам порки. Неужели сценарии, где два действующих лица, одно активное, другое пассивное, ко­торые проживают «чувственное» отношение, не могут быть поставлены в зависимость от первичной сцены? Тогда ребе­нок занимал бы место пассивного, подвергающегося садизму, персонажа, его фантазма первичной сцены и первичной сцены, сведенной к порке. Мимоходом отметим, что по мнению Фрейда садистическая концепция совокупления пред­ставляет собой одну из «сексуальных детских теорий» (1908 год, с. 22—23).

Это заставляет вспомнить о Человеке-Волке, «фантомном» случае «Ребенка бьют», и о его страхе уступить своему женскому пассивному желанию, идентифицировать себя с матерью а первичной сцене. В письме к Ференци (Ferenczi) от 3 февраля 1910 года Фрейд пишет, что во время первого сеанса Человек-Волк предложил ему «вступить с ним в рек­тальную половую связь, а затем испражнится ему на голову!» (Е. Джонс, Жизнь и творчество Зигмунда Фрейда. Том 2 1955. С. 293. — Е, Jones. La vie et I'oeuvre de Sigmund Freud. ). «Извращенное» (стре...м)? предположить, что извращение может порождать стремление возвести барьер против психоза.

Действительно, когда Фрейд стремился, в первой половине своего творчества, уточнить механизмы, свойственные извращению, он был вынужден приблизить их к психотическим механизмам.

III. Извращенные механизмы защиты

В статье «Фетишизм» (1927 год), Фрейд впервые попытался выделить механизмы, присущие фетишисту, положив, тем самым, начало новой эре исследований. Фетишизм вскоре станет моделью извращений, поскольку он содержит в се­бе механизмы, способные вызывать у нас стрех перед специфическим способом связи человека, страдающего извраще­ниями, с реальной действительностью. Мы понимаем, что подобный подход необходим для разграничения извращения и неврозов, что представляет собой область, недостаточно исследованную на двух предыдущих этапах учения Фрейда, как мы и пытались это доказать.

Тем не менее, представляется необходимым предварительно изучить работы Фрейда о фетишизме, которые были написаны до появления его знаменитой статьи в 1927 году. Действительно, Фрейд придавал тогда своим взглядам пара-психический характер. Хотя мы привыкли считать, что его труды, которые он ранее посвятил той же самой проблеме, подчиняются идее генетической направленности, тем не менее, следует понять, содержат ли его первые описания заме­чания, которые нам представляются основополагающими для нашего дальнейшего внутреннего развития, соотносимого со связью человека, страдающего извращениями, с реальностью.

В «Трех очерках» (1905 год, с. 38—40) Фрейд рассматривает фетишизм как частный и самый удивительный случай отклонения сексуального объекта, связанный с преувеличенной сексуальной оценкой (идеализацией) объекта. Субститут сексуального объекта представляет собой часть тела «наиболее подходящую для сексуальных целей (волосы, ступни), или неодушевленный предмет, который прилегает к одушевленному объекту или, предпочтительно, к его половым орга­нам (одежда, белье). Эти субституты, действительно, могут быть сравнимы с фетишем, в котором дикарь воплощает своего бога».

Можно заметить, что для Фрейда данное описание соответствует нормальному процессу любовной жизни и преуве­личенной сексуальной оценке объекта. Для нас важным здесь представляется то обстоятельство, что преувеличенная оценка частей тела или неодушевленных предметов, принадлежащих любимой, проистекает из преувеличенной сексу-

альной оценки, которая характеризует привязанность всего объекта. Часть получает преувеличенную оценку в той мере, в какой она ассоциируется со всей личностью в целом. Действительно, речь идет о субституте сексуального объекта только лишь через метонимию. В центре остается исключительно половы отношения, отмеченные сексуальными влече­ниями, запрещенными в том, что касается цели. Когда в «Коллективной психологии и психоанализе Я» (1921 год) Фрейд стал рассматривать влюбленное состояние, он показал, что культ, который в определенных случаях может посвятить мужчина женщине, «химерический культ», способен привести его к половому бессилию. В любви речь идет о том, чтобы использовать синтез из духовной любви и из любви земной, которая приводит к «одновременному действию свободных тенденций и тенденций зависимых. Степень настоящей любви, противостоящей чисто сексуальному желанию, можно из­мерить долей, приходящейся на те и другие тенденции в сексуальной жизни мужчины» (с. 134 французского перевода 1927 года}.

И, напротив, в извращенных случаях фетишизма часть тела или неодушевленный предмет действительно и полно­стью замещают собой объект. Только один фетиш представляет собой объект преувеличенной оценки: он отделяется от целого объекта как фоновая фигура. Целый объект не получает преувеличенной оценки, а наоборот, его существование может восприниматься как препятствие, мешающее достижению сексуальной цели. «Мы имеем дело с патологическими случаями, когда потребность в фетише принимает неизменяемую форму и приходит на смену нормальной цели, либо же когда фетиш отделяется от определенного лица и становится сам по себе объектом сексуальной жизни» («Три очерка», с. 40). Это позволяет предположить, что происходит не преобразование, как утверждает Фрейд, а преемственность ме-жду феноменами, описанными а «нормальной» любви, и фетишизмом, и что преувеличенная оценка (или идеализация) целого объекта должна быть различима с преувеличенной оценкой частичного объекта, занимающего место целого объ­екта.

Фрейд, равно как и Бине (Binet), полагал, что выбор фетиша связан с детским впечатлением, которое продолжает су­ществовать. Во «Введении в психоанализ» (1917 год, с. 327—328) Фрейд подхватил идею Бине и подтвердил ее собст­венными наблюдениями, а именно случаем мужчины, «которого половые органы и все прочие прелести женщины остав­ляют сегодня равнодушными и который, тем не менее, испытывает непреодолимое сексуальное возбуждение при виде ног, обутых в туфли определенной формы». Событие, произошедшее в детском возрасте мужчины, зафиксировало его либидо на ногах гувернантки, уродливой и сухопарой старой девы. «Однажды он сидел на табурете около своей гувер­нантки, которая обула свою ногу (она причиняла ей страдания) в велюровую туфлю и положила ее на подушечку». «По­добная фиксация либидо превратила нашего мужчину не а невротика, а в извращенца, которого мы называем фетиши­стом ступни».

В работе «Бьют ребенка» (1919 год) Фрейд вновь возвращается к концепции Бине. Он говорит, что закрепляющие впечатления детства представляются «лишенными всякой травматической силы» и совершенно банальными. «Невоз­можно сказать, почему сексуальная тенденция остановилась именно на них. Однако им можно найти объяснение: они предоставили сексуальным составляющим, которые очень рано развились и были готовы проявиться, случайное место внедрения» (с. 222). В 1920 году Фрейд добавил к «Трем очеркам» примечание (1905—1920 годы, примечание 19), в ко­тором он критикует позицию Бине: «Фетиш, когда он встречается в первый раз, уже сумел привлечь сексуальный интерес так, чтобы сопутствующие обстоятельства могли дать нам понять, как произошел данный феномен» Впрочем, то явле­ние, которое Бине называл «преждевременными впечатлениями», относится к пятому или даже шестому году жизни Психоанализ учит нас, что к этому возрасту игры уже сыграны и что установки были даны гораздо раньше. Под первым впечатлением, относящимся к фетишу, скрывается забытая фаза. Фетиш играет здесь роль «защитной памяти». В 1910 году Фрейд добавил важное примечание (примечание 21), где он утверждал, что наиболее частный выбор ступни (или волос) в качестве фетиша имеет двойное происхождение: подавленная любовь к дурным запахам и потребность найти субститут пенису, которым не обладает женщина. Итак, речь идет о том, чтобы удовлетворить корпорофильные влечения и устранить опасность кастрации. Впрочем, Фрейд не употреблял этого термина. 1909 и 1910 стали годами, когда в трех-четырех произведениях Фрейд затронул проблему фетишизма и сформулировал ее либо так, как в примечании 21 к «Трем очеркам», относящееся к корпорофилии и отсутствию пениса у женщины (письма Абрахаму (Abraham) от 18 фев­раля 1909 года и от 24 февраля 1910 года), либо так, как в «Детских воспоминаниях Леонардо да Винчи» (1910 год), где он поставил акцент на вторичном факторе, предвосхищая, таким образом, свое окончательное отношение к данному фе-

номену, который найдет истоки в комплексе кастрации. Что касается связи, которую он установил мимолетно {но, кото­рая, на наш взгляд, имеет фундаментальное значение), между генезисом фетиша и чертами анальной стадии, то можно сказать, что она также возникает в случае Человека-Крысы («Homme-Aux-Rats»), (1909 год, с. 260).

Четырнадцатого февраля 1909 года Абрахам обратился к Фрейду с просьбой просветить его относительно фетишиз­ма ступни в случае с шестилетней девочкой, «когда ступня имела огромную важность». Брат и сестра играли в сексуаль­ные игры и дотрагивались до половых органов ступнями (с. 77), Фрейд ответил незамедлительно (18 февраля): «Что ка­сается фетишизма ступни, то дело обстоит так, что благодаря открытиям, сделанным за последние дни, я в состоянии вас сориентировать. Фетиш образуется следующим образом: он вытекает из особого способа подавления, который можно было бы охарактеризовать как частичный: одна часть комплекса подавлена, другая часть идеализируется в каче­стве компенсации . Приведем в скобках исторические параллели: эпоха Средневековья с ее презрительным отношением к женщине и восторженное возбуждение к Деве Марии. В нашем случае речь идет о первоначальном обонятельном удо­вольствии, вызванном дурно пахнущей ступне (которой именно по этой причине извращенец отдает предпочтение перед своей собственной ступней). Это обонятельное удовольствие вытесняется. Вместо ступни, доставлявшей ранее наслаж­дение, появляется фетиш. И тогда уже больше не идет речи о его запахе» (с. 78).

То, что Фрейд называет «особым способом подавления, который можно было бы охарактеризовать как частичный» с сопутствующей идеализацией, как нам пр...а Стрейчи (James Strachey. Standard Edition. 14.1957. P. 150) отсылает нас к «Трем очеркам» (1905 год) и, более конкретно, к параграфу, озаглавленному «Субституты, не свойственные сексуально­му объекту; фетишизм», упомянутому нами выше. Впрочем, в этом параграфе не содержится точного описания механиз­мов, лежащих в основе возведения фетиша. Напротив, отрывок из работы 1915 года, который мы собираемся воспроиз­вести, служит продолжением письма от 18 февраля, адресованного Абрахаму: «Подавление работает <...> абсолютно индивидуальным образом. У каждого объекта подавленного желания может быть своя судьба. Чуть больше или чуть меньше искажений — и результат совершенно меняется. Учитывая этот контекст, можно понять, что излюбленные объ­екты мужчин, их идеалы, проистекают из тех же ощущений и опытов, что и объекты, которых они всё больше и больше боятся. Они вначале отличаются один от другого лишь незначительными модификациями. Может даже так случиться, как мы видели при генезисе фетиша, что первоначальный представитель, возникший под влиянием побуждения, будет разделен на две части, одна из которых подвергнется подавлению, в то время как остальное, благодаря именно этой са­мой интимной связи, познает судьбу идеализации» (с. 51—52).

Как мы видим, на этой стадии творчества Фрейда термин «идеализация» очень часть заменяется термином «преуве­личенная оценка». Тем не менее, речь идет о синонимах. Такой вывод мы можем сделать на основании следующего па­раграфа «Трех очерков» (1905 год), озаглавленного: «Ценность, которую придают сексуальному объекту в той мере, в ка­кой он, предназначенный для удовлетворения побуждения, обычно не ограничивается половыми органами, а распро­страняется по всему данному объекту и стремится овладеть всеми ощущениями, которые оттуда проистекают. Преуве­личенная оценка охватывает психическую область и появляется безрассудно, через отсутствие меры в оценке психиче­ских качеств и совершенства сексуального объекта, то есть легко происходит подчинение суждениям, сформулирован­ным им. Легковерие, спровоцированное любовью, представляет собой важный источник, если не сказать первоначаль­ный источник авторитетности» (с. 35).

Примечание (примечание 15), сделанное в 1905 году, указывает: «Я не могу помешать себе вспоминать о легковер­ном подчинении гипнотизируемых гипнотизеру, чему существуют доказательства. Именно это обстоятельство заставило меня предположить, что природа гипноза состоит в бессознательной фиксации либидо на фигуре гипнотизера (посредст­вом мазохистского фактора сексуального влечения).

Содержание данного параграфа и примечания, которое его сопровождает, предвосхищают главу из труда «Коллек­тивная психология и идеал Я» (1921 год), озаглавленную «Любовное состояние и гипноз». Фрейд показал там, что в двух случаях суждение извращает именно идеализация и что в двух случаях объект занял место идеала Я. «Определенная часть нарциссического либидо оказывается перенесенной на объект» (с. 135, а также с. 136 и 137 французского перевода 1927 года).

^; Выделено Фрейдом. Для сравнения: ступня, обутая в велюровую туфлю, лежащая на подушечке, как культовый объект, в примере, приведенном ранее. См. «Введение в психоанализ».

6

Итак, мы видим, как окольными путями «преувеличенной оценки» или «идеализации» появляется в издании 1905 года «Трех очерков» зародыш элементов теории роли нарциссизма не только в так называемой нормальной любви, но, глав­ным образом, .в извращениях, Как мы недавно указывали, это, в частности, относится к фетишизму.

На деле, в издании 1905 года «Трех очерков» представляет интерес не только идеализации, но и влечение, равно как и сам объект. « Именно самые отвратительные извращения самым лучшим образом доказывают участие психики а трансформации сексуальных влечений. Каким бы ужасным не был результат, мы в нем обнаруживаем часть психической деятельности, которая соответствует идеализации сексуального влечения. Всемогущество любви никогда не проявляет­ся сильнее, чем в подобном распутстве. Всё то, что есть возвышенного в половой жизни, и всё то, что есть в ней низкого всюду предстают в самой интимной связи. С небес, через вселенную, в ад⁴» (с. 48—49). В 1910 году, говоря о совпаде­нии объекта с влечением.«Однако, как мне представляется, имеет громадную важность тот факт, что при многих обстоя­тельствах и для неожиданного большого числа индивидуумов род и ценность сексуального объекта играют второстепен­ную роль. Из этого следует сделать вывод, что объект не составляет главного и постоянного элемента сексуального вле­чения» («Три очерка», 1905 год, с. 33), Фрейд добавил примечание (примечание 14) , в котором он вновь вернулся к идее возможной идеализации влечения. Он противопоставлял современную эротическую жизни эротической жизни антично­сти. Попутно был облагорожен объект влечения. В наши дни мы пренебрегаем сексуальной активностью, которая стано­вится законной благодаря качествам, находимым нами в ее объекте.

Когда Фрейд приступит к рассмотрению идеализации в работе «Для того, чтобы ввести понятие нарциссизма» (1914 .од), он будет полагать, что идеализация (отныне недвусмысленным образом соотносимая с проекцией идеала Я, на­следника первичного нарциссизма, на объект) представляет собой процесс, который непосредственно затрагивает объ­ект и посредством которого тот психически увеличивается и возбуждается, хотя его природа не претерпевает никаких изменений. Идеализация также вполне возможна как в области либидо Я, так и а области либидо объекта. Например, преувеличенная сексуальная оценка объекта представляет собой его идеализацию. Таким образом, поскольку сублима­ция означает процесс, который касается влечения, а идеализация — процесс, который касается объекта, мы должны от­делить эти два понятия друг от друга» (с. 98—99). В той же самой степени, в какой мы считаем необходимым отличать сублимацию от идеализации, первые формулировки Фрейда идеализации как феномена, связанного с влечением, пред­ставляются нам точными и плодотворными, особенно в том случае, когда речь идет об извращенном половом поведении. У нас еще будет возможность вернуться к данной проблеме, когда мы будем рассматривать нашу собственную концеп­цию извращения.

Теперь мы хотим рассмотреть второе письмо, которое Фрейд написал Абрахаму по поводу фетишизма. Оно датиру­ется 24 февраля 1910 года. (см. Переписку между Фрейдом и Абрахамом, 1907—1926 годы.) Двадцать второго февраля Абрахам написал Фрейду, что собирается сделать на Нюренбергском конгрессе доклад о фетишизме (речь идет о его «Заметках о психоанализе в случаях фетишизма ступни и фетишизма корсета», 1912 год) и попросил его предоставить записи о психоаналитическим сеансах, которые Фрейд обещал ему передать. Фрейд прислал Абрахаму ответ, который заслуживает того, чтобы мы воспроизвели его полностью. В письме речь идет о 25-летнем мужчине, «очень образован­ном, утонченном и остроумном, который прежде чем устроиться на кушетке, аккуратно разгладил складку на своих брюках. Он оказался фетишистом одежды в самом прямом смысле слова. Он придавал огромнейшее значение тому, чтобы его костюмы отличались элегантностью и соответствовали хорошему вкусу и находил "невозможными" жен­ские существа, одежда которых не соответствовала идеальным с его точки зрения требованиям. Молодая женщи­на, к которой он некогда испытывал влечение, внезапно потеряла для него всякий интерес после того, как однажды при­шла на свидание в неподобающей одежде. Он был психическим импотентом, а психоаналитические сеансы показали, что он был зафиксирован на своей матери, которая на протяжении многих лет заставляла его наблюдать, как она одевается и раздевается, по меньшей мере, почти до конца. Она была влюблена в него. Он был также фетишистом сапог, но не в самой грубой форме. Всё его детство было отмечено чрезвычайно интенсивной корпорофильной деятельностью. Например, в возрасте восьми—десяти лет ему удалось прикрепить к кишке твердую колбасу, от которой он в течение дня отделял кусочки. Он также обладал сверхчувствительным обонянием.

⁴ Аллюзия на цитату из «Фауста» Гёте.

Разбирая другие случаи, я установил, что фетишизм сапог предполагает прирожденное удовольствие (удовольствие чувствовать запах), которое доставляют грязные и дурно пахнущие ступни. Этот объект возникает также в и пози­тивном извращении. Я рассматриваю корпофильное удовольствие чувствовать запах как основу многочисленных слу­чаев фетишизма ступни и сапог. Кроме того, необходимо отметить, что ступня женщины, похоже, заменяет пенис женщины, отсутствие которого воспринималось болезненно и который был постулирован в предыстории. Сейчас я работаю над "Леонардо"». (С. 91—92.)

Этот текст представляется нам тем более интересным, что он содержит в сжатой форме определенное число пред­ложений, к которым у нас еще будет возможность вернуться; описание характера извращенца, его «идеальные требова­ния», его корполифилия, совращение матерью. Более того, здесь обозначен характер фетиша как субститут материн­ского пениса. На самом деле, сейчас трудно установить, предшествовало ли примечание 21 к «Трем очеркам» (1905— 1910 годы) этим письмам или появилось вслед за ними, поскольку из переписки становится ясно, что в то же самое время Фрейд работал одновременно ... заметим в скобках, что мы, в частности, не собираемся останавливаться ни на ошибках, которые были допущены в переводе, но которые не играют никакой роли в нашем ограниченном исследовании, ни на так называемой «египетской дискуссии». Тем не менее, не следует слишком настаивать на важности «Леонардо» в изучении извращений, их связей с сублимацией, садизмом и нарциссизмом, а также для понимания той роли, которую играет се­мейное окружение будущего извращенца в генезисе его нарушений. Нам неоднократно представится возможность вер­нуться к этому вопросу, когда мы поведем разговор о наших собственных гипотезах.

Изучение «Леонардо» сразу же ставит нас перед проблемой изучения комплекса кастрации.

Когда Фрейд писал Юнгу по поводу «Леонардо» (письмо от 17 октября 1909 года; см. «Переписка между Зигмундом Фрейдом и Карлом Юнгом, 1906—1909 годы.»⁵), он сослался на свою статью «Детские сексуальные теории» (1908 год); «С тех пор, как я вернулся, меня одолевает одна-единственная мысль. Характер Леонардо да Винчи перестал представ­лять для меня нечто загадочное. Итак, это будет первым шагом в написании биографии.

Я могу открыть вам секрет. Помните ли вы мое замечание в «Детских сексуальных теориях» о необходимости потер­петь неудачу в этом первичном исследовании детей и о парализующем эффекте, который представляет собой следствие этой самой первой неудачи? Перечитайте вновь мои слова. Тогда они не нашли такого серьезного понимания, какое те­перь у меня сложилось. Итак, великий Леонардо, который был сексуально неактивным или гомосексуалистом, был также и таким человеком, который очень рано подчинил свое половое поведение побуждению знать и который так и остался поучительным примером незавершенности» (. 334).

Фрейд, действительно, ссылается на то явление, которое описывает как образующее первую детскую сексуальную теорию, связанную с отсутствием сексуальной дифференциации. «Эта теория заключается в присвоение всем челове­ческим существам, в том числе и женским существам, пениса» (с. 19).

Фрейд, предваряя свое утверждение о «детской половой организации» (1923 год) как фаллического примата, считает, что даже для ребенка пенис представляет собой «основополагающую эрогенную зону», «первоочередной аутоэротиче-ский сексуальный объект» (с. 19). В том случае, когда «фиксируется» «представление о женщине как обладающей пени­сом», ребенок, достигший взрослого возраста, может превратиться в гомосексуала, стремящегося отыскать пенис у сво­его партнера, поскольку женщине не хватает «главного сексуального возбудителя». Более того — и Фрейд впервые фор­мулирует этот тезис в своей теории двух периодов комплекса кастрации, — женщина может превратиться для него в объект антипатии. Действительно, застигнутый врасплох при занятии мастурбацией, ребенок оказывается перед лицом опасности, нависшей над его пенисом. Его охватывает страх⁶. Женские половые органы, «позднее воспринимаемые и представляемые как изувеченные, провоцируют эту угрозу... (с. 20). Прекращение мыслительного процесса (интеллекту­альный запрет, как сказали бы мы сегодня), вероятно, напрямую связано с невозможностью для ребенка отбросить тео­рию женщины, обладающей пенисом. Кастрация побуждения знать, если можно так выразиться, обусловлена невозмож-

^s «Переписка» была сначала опубликована в Лондоне в 1974 году на основе неопубликованных писем Фрейда и Юнга. Затем, в 1975 го­ду, она была переведена на французский язык издательством «Галлимар». Мы опираемся на французский перевод. ⁶ В «Исчезновении эдипова комплекса» (1924 год) эти два периода обозначены более четко. Вначале ребенок не верит в угрозу, объек­том которой он является. Знакомство с женскими половыми органами, лишенными пениса, порождает внезапно угрозу и ускоряет про­явление эдипова комплекса.

ностью допустить «кастрацию» женщины, то есть смело взглянуть в глаза страху кастрации, который таится в нас самих «Если бы ребенок мог следовать тому, на что указывает ему возбуждение пениса, он бы немного приблизился к решению своей проблемы, Тот факт, что ребенок растет в теле матери, не представляет собой достаточного объяснения  Каким образом он туда попадает? Что служит первопричиной его развития? Тот факт, что в этом принимает какое-то участие отец, не вызывает сомнений; он прямо говорит, что этот ребенок является также и его ребенком. Кроме того, пенис так­же, вне всякого сомнения, вносит свою лепту в этот таинственный процесс. Доказательства тому служит его возбужде­ние, сопровождающее весь мыслительный процесс. С этим возбуждением связано влечение, которое ребенок не в со­стоянии интерпретировать, непонятное влечение к жестким действиям: проникать, ломать, внедряться во все дыры. Но когда ребенок приходит к выводу, что находится на правильном пути, постулируя существование влагалища и признавая в подобном проникновении пениса отца в мать действие, благодаря которому ребенок появляется в теле матери, поиски обрываются, приводя его в замешательство: они наталкиваются на теорию, согласно которой мать обладает пенисом, как и мужчина, а существование полости, принимающей пенис, остается неведомо для ребенка». Эти интеллектуальные размышления и это сомнение, тем не менее, служат прототипами всего внутреннего мыслительного процесса, стремяще­гося найти решение проблемы, а первая неудача оказывает «парализующий эффект для всего дальнейшего периода» (с. 21). В скобках отметим, что у нас будет возможность подвергнуть сомнению некоторые утверждения, высказанные в этом тексте.

Итак, в соответствии с указаниями, содержащимися в его письме к Юнгу, мы можем утверждать, что Фрейд приписывает невозможности отделаться от представления матери с пенисом ингибицию Леонардо его сексуального поведе­ния и творческой деятельности (Леонардо оставил мало полотен, и в большинстве своем они не доведены до конца)⁷, равно как и интенсивное развитие его побуждения знать. Хотя в самом произведении о Леонардо Фрейд прямо не упоми­нает об устойчивой вере в пенис женщины, рассматриваемой как препятствие для поисков ответа на вопрос: «Откуда бе­рутся дети?». Ребенок отвергает сексуальную теорию, которую силой хотят навязать ему взрослые, то есть теорию аи­ста: это первое проявление интеллектуальной независимости. Однако его собственное бессилие найти ответ обре­кает эту первую попытку интеллектуальной независимости на неудачу, что оставляет «продолжительное и гнетущее впечатление» (с. 33—34). Тем не менее, как мы увидим, в дальнейшем Фрейд пришел к тому, что стал говорить об огра­ничителе, который образуется, в области исследования детского сексуального поведения, благодаря вере во всеобщее существование пениса

Вслед за Фрейдом нам следует сконцентрировать наши размышления на фантазме грифа, «детского воспоминания» Леонардо, для того, чтобы лучше понять судьбу художника, «словно ключ ко всем его свершениям и всем его невзгодам был спрятан в детском фантазме грифа» (с. 150).

Приведем фрагмент, взятый из научных работ Леонардо: «Мое предназначение, похоже, заключается в том. чтобы совершенно особенно заниматься грифом, поскольку одним из моих первых детских воспоминаний, когда я еще лежал в колыбели, было связано с грифом, который прилетел ко мне, открыл мне рот своим хвостом и несколько раз ударил меня этим самым хвостом по губам».

Фрейд предполагает, что это «воспоминание» на самом деле представляет собой более поздний фантазм, который Леонардо будто бы «перенес в свое детство». Смысл фантазма легко прочитывается: хвост грифа символизирует пенис. Таким образом, речь будто бы идет о пассивном фантазме орогенитального контакта. Этот пенис, взятый в рот, пришел на смену соску материнской груди и отсылает «к нашему первому жизненному наслаждению» (с. 55).

За фантазмом грифа, следовательно, скрывается воспоминание о кормлении грудью. Проблема, которую формули­рует Фрейд, заключается в том, чтобы узнать, почему содержание «воспоминания» было перенесено на гомосексуаль­ную ситуацию (с. 68). Хвост грифа представляет собой символ пениса. Однако как следует понимать тот факт, что мать⁸ наделена знаком принадлежности к мужскому полу? Ответ необходимо искать в детских сексуальных теориях, то есть в наделении всех человеческих существ фаллосом через проекцию на мужчин и на женщин собственного полового аппа­рата «молодого исследователя» {с. 71—72). Непосредственное восприятие разницы полов (при виде половых органов маленькой девочки) не вносит никаких изменений в убеждения ребенка. В скобках отметим, что в этом тексте Фрейд пока

¹ Недавние исследования искусствоведов придают совершенной иной смысл этому феномену незаконченности. * Фрейд стал говорить «материнская птица» после «египетской дискуссии», которую мы решили не обсуждать.

еще не говорит, что восприятие отвергается. Маленький мальчик тут же создает новую теорию: пенис должен вырасти впоследствии. Лишь гораздо позднее, став объектом страха кастрации, ребенок начинает полагать, что девочки подверг­лись кастрации, а это признак того, что угроза может действительно осуществиться. В скобках заметим, что здесь теория двух периодов страха кастрации очень близка к теории, которую Фрейд стал развивать в «Исчезновении эдипова ком­плекса», (1924 год). И тогда ребенок начинает презирать «несчастных созданий?) (с. 73).

Фрейд продолжает: «До того, как у ребенка возникает комплекс кастрации, во времена, когда женщина сохраняла для него полную эротическую значимость, его эротические инстинкты начинают проявляться в форме интенсивного визуаль­ного любопытства. <...> Эротическая привлекательность, вызванная личностью матери, достигнув апогея, вскоре пре­вращается в страстную привязанность к половым органам матери, которые, как он считает, представляют собой пенис». Знание об отсутствие пениса у женщины часто трансформируется в возрасте половой зрелости в отвращение, женоне­навистничество, стойкую гомосексуальность.

Впоследствии мы будем вынуждены подвергнуть критике теорию Фрейда о комплексе кастрации у мужчин. Однако уже сейчас вызывает удивление это «интенсивное визуальное любопытство» маленького мальчика к предполагаемым аналогичным половым органом его близких родственников. Не проистекает ли подобное любопытство скорее от «пред­восхищения» отличий? Как зарождается любопытство, где оно черпает энергию, если побуждение видеть и побуждение превосходить, которые лежат в его основе, имели своей целью «уже знакомое», то есть идентичное? Убежденность в ре­дупликации собственных половых органов у матери должна была, скорее, привести к «замораживанию» любопытства шолодого исследователя», которому, действительно, нечего открывать, поскольку он уже всё знает. Однако концепция, изложенная Фрейдом в «Леонардо», носит совершенно иной характер. Мы вновь возвращаемся к ней и она приводит нас к фетишизму: это установка «страстно желаемого» объекта, материнского пениса, «оставляющая неизгладимые следы в психической жизни ребенка, у которого стадия детского сексуального исследования достигает особой интенсивности. Фе­тишизм ступни и женской обуви, как представляется, воспринимает ступню лишь как символ "эрзаца" полового члена женщины, которого обожали в детстве и по которому теперь тоскуют. "Резчики кос" играют, сами того не ведя, роль лиц, совершающих акт кастрации женского органа» (с, 73—74).

Отныне мы имеем дело с гипотезой двойного происхождение «воспоминания» о грифе.

С одной стороны, хвост грифа, «бьющий» ребенка по губам, мог бы стать на фаллическом уровне новым представле­нием об изначальной связи с материнской грудью. С другой стороны, он мог проистекать из установки о материнском «пенисе» или, как бы мы охотно сказали сегодня, о первоначальном образе фаллической матери.

Тем не менее, как представляется, это двойственное происхождение не дает еще ключа к решению проблемы в це­лом. Действительно, Фрейд был поражен «активным» аспектом грифа в фантазме и пассивным аспектом губ по отноше­нию к сосанию. «Короткое размышление подводит нас к тому, что мы не должны ограничиваться решением проблемы хвоста грифа. Детский фантазм Леонардо скрывает в себе еще множество темных мест. Самое потрясающее заключает­ся в трансформировании сосания материнской груди в действие "быть кормимым грудью", то есть в пассивный акт, поро­ждающий ситуацию, которая носит откровенно гомосексуальный характер» (с. 77). Фрейд вновь даст на свой вопрос двойственный ответ: с одной стороны, ответ связан, как он сразу же и указывает, с гомосексуальностью и идентифика­цией активной матери, которую она порождает. Ребенок отталкивает свою любовь к матери и идентифицирует себя с ней: отказываясь иметь мать, он становится матерью, в соответствие с моделью, описанной позднее в «Коллективном психоанализе и анализе Я» (1921 год). Происходит регрессивная замена идентификации выбором объекта (с. 127—129 французского издания 1927 года). «Тогда он воспринимает свою собственную особу как идеал и выбирает новые объек­ты любви, похожие на него» (с. 79—80). Отныне он превращается в гомосексуала. Он будет любить молодых людей, «новых повторений его собственной детской личности» так же, как мать любила его в детстве. «Мы говорим тогда, что он выбирает объекты своей любви в соответствии с нарциссическим способом».

Говоря об извращении, а конкретнее о гомосексуальности, Фрейд ввел понятие нарциссизма, которое стала своего рода вставкой в форме примечания в «Трех очерках» (1905—1910 годы, примечание 13). Тем не менее, мы вспомнили о предвестниках появления этой «нарциссической» концепции извращения, когда говорили об «идеализации» фетиша.

Напомним, то в работе «Для того, чтобы ввести нарциссизм» (1914 год), Фрейд утверждает, что данный термин он за­имствовал у Накке (Nacke) (на самом деле у Хавелокка Эллиса) (Havelock Ellis) для того, чтобы обозначить извращение

4

10

Кроме того, он использовал понятие «гомосексуалы» для описания нарциссического поведения, чтобы подвести к необ­ходимости выделить нарциссизму место «в регулярном сексуальном развитии человеческого существа». В той же самой статье он говорит, что извращенцы и гомосексуалы выбирают свои объекты, следуя не модели собственной матери, а модели собственной персоны. Речь идет о типе выбора нарциссического объекта. «Именно в этом наблюдении необхо­димо искать и находить самый мощный мотив, который нас приводи к гипотезе о нарциссизме» (с. 93).

В сделанной в 1915 году вставке к примечанию 13 («Три очерка», 1905—1915 годы) Фрейд подчеркивает, что «выбор нарциссического объекта и эротическая важность, закрепленная за анальной зоной, похоже, представляют собой главные черты различных типов гомосексуальности». Итак, первый мотив «активного» характера грифа соотносится с идентификацией с матерью, заботящейся о ребенке. Гораздо позднее Рут Мак Брауншвейг (Ruth Mack Brunswick), в статье под названием «Преэдипова фаза чувственного развития» (1940 год), примечания к которой делал Фрейд, и окон­чательной вариант которой должен был содержать в себе его аннотации, настаивала, что образ фаллической матери частично присущ материнской деятельности. В своей статье «Женское половое поведение» (1931 год) Фрейд делает ак­цент на деятельности матери, тем не менее, не соотнося ее с первоначальным образом фаллической матери. Он даже допускает, что период кормления грудью, предполагающий пассивность младенца, должен предшествовать периоду со­сания, который побуждает младенца к активности: «Первые сексуальные или сексуально окрашенные опыты, которые ребенок проводит со своей матерью, обычно пассивны по природе. Его поят молоком, кормят, моют, одевают и направ­ляют во всех его действиях. Часть либидо ребенка остается зафиксированной на этих опытах и получает связанные с им наслаждения. Другая часть стремится превратить эти опыты в деятельность. Факт кормления материнской грудью сразу же заменяется активным сосанием этой груди» (См. «Фемининность», 1933 год, с. 151). В «Новых лекциях» Фрейд скажет: «Со всех точек зрения мать активна по отношению к ребенку, поэтому, когда вы говорите о кормлении, вы можете утверждать, что, либо она дает ребенку сосать, либо ребенок ее сосет».

Фрейд выдвигает в качестве условия нормальную потребность активного повторения опытов, пережитых пассивно, тс есть потребность идентифицировать себя с активной матерью. Совершенно особым образом эту потребность реали­зует маленькая девочка, играя с куклой. Она представляет мать, а кукла выступает как ребенок (с. 149). Здесь можно ус­мотреть связь идентификации гомосексуала с матерью, когда его сексуальные объекты встают на место, которое ранее он занимал подле матери. Да будет нам позволено оставить в стороне сверхдетерминированность значений игры в куклу (см. в частности, по данной проблеме интересные работы Юдит Кестенберг (Judith Kestenberg), опубликованные в сбор­нике «Родители и дети», 1975 год). Аналогия, проводимая нами здесь между ранней типично женской деятельностью, ко­торая, по мнению Фрейда, «правдоподобно свидетельствует о монопольной связи с матерью при полном пренебрежении объектом-отцом» (1931 год, с. 149)⁹, и природой гомосексуальной связи мальчика, подводит нас к тому, что мы должны поставить в центр загадки фантазма грифа влияние, которое оказало совращение матерью. Именно так и поступает Фрейд, когда наделяет вторым мотивом «активный» характер грифа, который «многократно  бил меня хвостом по гу­бам». Как объясняет Фрейд, связь между активной ролью матери и акцентом, сделанным на оральной зоне, позволяет вычленить из фантазма другое воспоминание: «Моя мать покрыла мой рот многочисленными страстными поцелуями» (с. 97). Это ведет прямиком к знаменитой «загадочной улыбке» Джоконды, «улыбке, неподвижно застывшей на вытянутых дугообразных губах, улыбке, ставшей характеристикой его манеры и отныне получившей название леонардовской». Кри­тики превратили «лицо прекрасной флорентийки в самое совершенное представление об антитезисах, которые управля­ют любовной жизнью женщины: сдержанность и стремление соблазнить, преданная нежность и алчная похотливость, рассматривающая мужчину как добычу, которую следует уничтожить» (с. 99). Леонардо сумел придать улыбке Джоконды двойной смысл: обещание безграничной нежности и грозное предзнаменование несчастья (по мнению Патера (Pater)). Художник по-прежнему оставался верен своим первым воспоминаниям, поскольку чрезмерная нежность матери стала для него фатальной. <,..> Буйство ласк, о котором свидетельствует его фантазм грифа, было слишком очевидным. Не­счастная брошенная мать должна была раствориться в материнской любви, в своих воспоминаниях об утраченной неж­ности и своей ностальгии по новым нежностям. Она чувствовала, что ее влечет желание не только компенсировать себе отсутствие супруга, но и компенсировать ребенку отсутствие отца, который ласкал бы его. И тогда, как и все неудовле-

'' Даже если в игре в куклу и можно выявить признаки эдиповой привязанности к отцу и желание иметь от него ребенка, важность выра­женной там связи с матерью не может быть переоценена. Эта связь найдет свое последующее воплощение в материнстве.

11

творенные матери, она поставила ребенка на место супруга и частично лишила его из-за его слишком рано созревшего эротизма мужских черт. Любовь матери к младенцу, которого она кормит и о котором заботится, есть нечто более глубо­кое, чем ее последующая привязанность ребенку, который начал взрослеть. Это любовная связь, которая заключает в себе полнейшее наслаждение и которая не только удовлетворяет все психические желания, но и утоляет все физические потребности. И если она представляет собой одну из форм счастья, доступного женщинам, то это в значительной степе­ни связано с возможностями, предоставляемыми отношениями между матерью и ребенком удовлетворять одновремен­но, без всяких упреков, старые, подавленные, желания, которых следовало бы охарактеризовать как извращение» (с. 109—110).

«Загадочной улыбке» Джоконды соответствует, как в отношениях тайного сообщничества, которые привязывают мать будущего извращенца к ее обожаемому маленькому мальчику, волнующий взгляд гермафродитных фигур, написанных кистью Леонардо (святой Иоанн, Вакх и другие). «Это прекрасные молодые люди, наделенные женским изяществом и женоподобными чертами. Они не опускают глаза, а прямо устремляют на нас таинственный победоносный взгляд, слов­но они познали величайший триумф счастья, о котором должны молчать» (с. 111).

Мы привели почти полностью строки, в которых Фрейд показывает нам истоки и последствия материнского совраще­ния для будущего извращенца, поскольку они представляются нам важными и весьма красноречивыми.

Материнское совращение представляется определяющим для полного понимания фантазма грифа, главным обра­зом, в тех последовательных толкованиях, которые дает ему Фрейд.

Если мы вернемся к идентификации с матерью в гомосексуальности, первому толкованию «активного» характера грифа, мы можем предположить, что материнское совращение спровоцировало слишком раннее пробуждение побужде­ний для сформировавшегося в недостаточной мере Я, что вынудило поменяться ролями, чтобы попытаться заставить другого пережить опыт, пережитый пассивно.

Эта нежная и неистовая суперстимуляция, которую необходимо всё время проживать, чтобы иметь возможность об­рести себя и отреагировать должными эмоциями, поскольку субъект испытывает от этого одновременно ностальгию и ненависть. Фрейд в полной мере осознает эту ненависть, связанную с любовью, когда описывает улыбку Джоконды как «полную нежности и алчной похотливости, рассматривающей мужчину как добычу, которую следует уничтожить». Мать идет на совращение, поскольку относится к ребенку как к добыче. Мы вправе задать себе вопрос, уж не предчувст­вие ли «катастрофических» для полового поведения маленького мальчика последствий материнского совращения побу­дило Фрейда упорно повторять ошибку, сделанную в переводе ( «nibbio»?) Гриф представляет собой преимущественно хищную птицу. Коршун — это также хищник, однако не такой крупный и менее опасный. Заметим в скобках, что, как нам часто доводилось наблюдать в нашей клинической практике и в повседневной жизни, именно ненависть побуждает субъ­екта лишать женщин пениса или того, что его символизирует. Подобная ситуация возникает очень часто, однако это вы­зывает гораздо меньше удивления, чем упорство, с каким большинство психоаналитиков отрицают ее¹⁰.

В то же самое время, и Фрейд это подчеркивает, совращение подобного рода связано с отсутствием отца: «У всех наших мужчин -гомосексуалов мы выявили в их самом раннем детстве период, впоследствии забытый субъектами, весь­ма стойкую эротическую привязанность к женщине, обычно к матери, привязанность, спровоцированную или обуслов­ленную чрезмерной нежностью самой матери, а затем подкрепленную исчезновением отца из жизни ребенка» (с. 78— 79). Фрейд делает вывод, что присутствие энергичного отца представляется необходимым для развития гетеросексуального выбора объекта. Семейное окружение будущего извращенца, при отсутствии отца, оказывает благотворное, по структуральным, по всей очевидности, причинам, воздействие, ибо фаллос должен найти свое место, на то, чтобы наделить мать фаллосом. Тем не менее, оно не проистекает из фантазма пенис-отца-удерживаемый-матерью, согласно концепции Кляйн (Klein), поскольку отец не занимает четкого места между матерью и ребенком, причем даже в фантазмах матери. (Сать)? не рассматривается как хранитель фаллоса отсутствующего отца. Фаллос — это часть ее самой, направляющей свои собственные побуждения на ребенка, а побуждения, которые ребенок проецирует на нее, рискуют, в таком случае, вернуться в его Я. Представление о связи между фаллической матерью и ее сыном могло бы быть заменено представлением о Троице, где Богоматерь заняла бы место Отца, а грудь-фаллос — место Святого

Духа (гриф вместо гопубя), в то время как младенец Иисус остался бы на месте Сына. Западная иконография, '" «Кастрация» женщины, связана с отсутствием роли матери как гасителя возбуждения, а также, вероятно, с отсутствием отца, который не сыграл своей роли преграды для инцеста.

12

то время как младенец Иисус остался бы на месте Сына. Западная иконография, находившаяся под сильным многовеко­вым влиянием образа младенца, которого кормит грудью Богоматерь, преподносит эту проблематику в сжатом виде.

Добавим, что отсутствие сексуального удовольствия у женщины в супружеских отношениях было постулировано Орейдом в «"Цивилизованной" сексуальной морали...» (1908 год), как лежащее в основе переноса на ребенка ее потреб­ности в любви. «... она пробуждает в нем преждевременное сексуальное развитие» (с. 44). В то же самое время, иден­тификация с матерью поддерживает иллюзию возможного существования вдвоем (мать и сын, гомосексуал и его парт­нер) при исключении отца. Изображение же Богоматери, сидящей на коленях у святой Анны с младенцем Иисусом на ру­ках, воспроизводит в меньшей, по нашему мнению, степени историю Леонардо и двух его матерей (с. 106—107), чем фантазм существования мира без мужчин (за исключением самого субьекта, идентифицированного с Христом, как об этом неоднократно говорил Фрейд).

Один из наших пациентов, Жан-Жак, о котором нам еще выпадет возможность рассказать, был извращенцем, фети­шистом, гомосексуалом и садо-мазохистом. Он женился на женщине, рожденной матерью-одиночкой. Он был очарован отношениями, которые сложились между этими двумя женщинами. У него непроизвольно появилось интерес к своему давнему желанию быть ребенком женщины без мужчины. По время сеансов он неоднократно видел сны, в которых нахо­дился в присутствии психоаналитика, дочери и внучки от нее. Таким образом, реализовывался фантазм «многодетных» кукол. Каковыми бы не были ненависть и презрение, афишируемые некоторыми извращенцами, на определенном уровне в них существует фантазм исключительно женского мира, что может, на первый взгляд, выглядеть парадоксальным, по-скольку речь идет о гомосексуалах-мужчинах.

Внимательно изучая толкования Фрейда фантазма грифа, мы сталкиваемся с концепцией, согласно которой ребенок должен наделять все человеческие существа мужским половым органом, чтобы тем самым предохранить себя от страха кастрации. Нам представляется, что на деле речь вновь идет о совращении, которое наделяет мать пенисом, а не о комплексе кастрации. Как мы уже говорили в 1965 году в (неопубликованной) лекции «Первоначальный образ фалличе­ской матери», слишком раннее пробуждение побуждений вследствие агрессивного поощрения внешнего или внутрен­него (например, болезнь) происхождения или вследствие совращения совершает вторжение в ребенка и лежит в осно­ве представления матери с пенисом". Как нам представляется, наделение матери пенисом должно быть разграничено с созданием фетиша, в то время как в «Леонардо» эти два феномена оба исходят из комплекса кастрации, а их значение постулируется как аналогичное.

Что касается «жажды знаний» Леонардо, она, как нам представляется, должна быть увязана с проблемой первона­чальной сцены у извращенца. Джойс МакДугалл (Joyce McDougall) в «Первоначальной сцене и извращенном сценарии» (1972 год) помещает в центр извращения невозможность для извращенца признать, что влечение отца к матери и влече­ние матери к отцу порождаются разницей полов, то есть отсутствием пениса у матери. Таким образом, акцент смещается от необходимости наделять мать пенисом для того, чтобы избежать страха кастрации, к необходимости избежать при­знать роль отца в первоначальной сцене. Мы полностью разделяем данную концепцию. Автор приводит в качестве при­мера сон пациента, который был фетишистом и садо-мазохистом. Этот сон непосредственно связан с торможением по­буждения знать:

«"Я лежал рядом с обнаженной женщиной и мне приказали смотреть на ее голые ноги, которые она широко расстави­ла. Я внимательно рассматривал их некоторое время, но не мог найти то, о чем был намерен утверждать. Мне показа­лось, что в этом заключена логическая проблема. В конце концов, я сказал, что никогда не найду точного ответа, по­скольку не был силен в математике". Пациент провел ассоциацию со своим смятением, которое его охватило, когда он, будучи подростком, поцеловал девушку» (с. 54). Разве нельзя предположить, что страстное изучение Леонардо направ­лено не только и не столько на разгадку тайны первоначальной сцены (сексуального влечения родителей), но также и главным образом на то, чтобы заменить половой орган отца «механизмами» собственного создания? Разве «побуждение знать» Леонардо не отмечено одновременно желанием не знать и подменить сексуальную правду ложным знанием'?

" Если мы не ошибаемся, Мишель Фен (Michel Fain) будто бы высказал в одной из бесед предположение, что пенис, приписываемый матери, представляет собой защиту против глобального подчинения возбуждению. В подобном случае, пенис должен образовываться по образу и подобию локального объекта фобии и, следовательно, предоставлять возможность избавиться от него (мы бы сказали воз­можность кастрации).

13

Это могло бы объяснить, по меньшей мере частично, двусмысленность преследуемой цели, которая «задушила» (с. 12) творческую деятельность. Подобная двусмысленность {искать для того, чтобы найти не истину, а ее иллюзорный субсти­тут) наносит вред художественному процессу. «Картина предстает перед нами в основном как проблема, которую необ­ходимо решить, а вслед за этой проблемой возникают и многие другие» (с, 29). В дальнейшем мы вернемся к проблеме творчества у извращенцев.

После того, как мы сделали обзор работ Фрейда о фетишизме, написанных до выхода его статьи в 1927 году, мы столкнулись с двумя теориями фетишизма, поскольку ранние тексты предполагают соединение побуждений, которые представляют собой следствие анальной стадии, и идеализации при частичном подавлении (акцент, сделанный на анальной стадии, непосредственно связан с гипотезами Фрейда, выдвинутыми им в письмах к Флиссу (Fliess), которые мы цитировали в начале главы). В «Леонардо» не упоминается более об анальной стадии. Там проблема концентрирует­ся на комплексе кастрации. Несмотря на то, что Фрейд ввел нарциссизм и совращение в свое исследование гомосексу­альности, он не связал эти новые данные с элементами, которые были установлены ранее и которые касались фетишиз­ма.

Тем не менее, вставка, сделанная в 1915 году к примечанию 13 «Трех очерков», устанавливает связь между анальной стадией и нарциссизмом, которые рассматриваются как определяющие факторы в мужской гомосексуальности Это на­поминает то обстоятельство, что ранее корпофилия и идеализация считались главными в фетишизме. Можно отметить, что термин «неприятие действительности» (или, скорее «дезавуирование», иной перевод немецкого слова Verleugnung») впервые появляется в «Леонардо» (с. 111). Данный термин применяется к «несчастной любовной жизни» Леонардо — это неприятие действительности, которая могла бы быть реализована через создание фигур, в которых слились мужское и женское существо, через осуществление «желаний ребенка, в былое время очарованного матерью». Искусство с большой буквы могло бы позволить Леонардо увековечить свою связь с матерью и, таким образом, уничто­жить разрыв со своим первичным объектом и со своим эдиповым объектом.

Статья «Фетишизм» (1927 год) подвела Фрейда к тому, что он выделил два механизма, связанные с созданием фе­тиша Эти механизмы отличаются от собственно невротических защитных механизмов, которые направлены на то, чтобы отделять психические группы от остального потока психической жизни субъекта, механизмов, подавление которых обра­зует модель. Сохранение или вытеснение в бессознательное — область этих изолированных психических групп, обра­зуемых представлениями, связанными с побуждениями — происходит без искажения Я. Что касается аффекта, то он по­давляется, преобразуется (истерия), отделяется от представления, смещается, образуя «мнимую связь» с другим пред­ставлением (навязчивый невроз), или освобождается в форме тревоги. Фрейд предполагает (впервые в «Манускрипте К», 1 января 1896—1950 годы), что бред связан с искажением или деформацией Я (с. 136). Эту идею он снова выразил в «Новых заметках о защитных психоневрозах» (1896 год, с. 81). В работе «Защитные психоневрозы» (1894 год) Фрейд уже противопоставлял невратические механизмы механизмам психотическим. При психозе «Я отбрасывает невыносимое представление одновременно со своим аффектом и ведет себя так, словно представление никогда не достигало Я». «Однако в тот самый момент, когда это осуществляется, человека впадает в психоза (с. 12). «Я вырывается из не­совместимого представления, однако оно неотъемлемо связано с фрагментом действительности. Таким образом, Я, вы­полнив данное действие, также частично или полностью отрывается от действительности»¹² (с. 13).

Надо отметить, что примеры, которые приводит Фрейд в качестве того, что может рассматриваться как предвосхище­ние механизма неприятия действительности, связаны с отвержением представлений, имеющих отношение к потери объ­екта брошенная невеста, ожидая своего жениха, на протяжении многих лет надевала самые лучшие наряды; мать, неус­танно качающая после смерти ребенка деревянную колыбельку. В «Человеке-Волке» (1918 год) неприятие действитель­ности и раздвоение, не будучи названными, тем не менее, описаны и соотнесены с комплексом кастрации: «В конце в нем существовали бок о бок два противоположных течения. Первое испытывало чувство омерзения к кастрации, в то время как второе было готово допустить ее и утешиться фемининностью как субститутом. Третье течение, самое старое

¹¹ Мы должны констатировать, что. хотя в тот период Фрейд прежде всего заботился о том, чтобы классифицировать психические недуги как отдельную группу, то есть а группу за­щитных психоневрозов, для тога, чтобы противопоставить их действительным неврозам, тем не менее, он -читал, что сумел установить окончательную разнмцу между психозом и неврозом Например, в статье 1894 года он говорит о «защитном психозе», который отличает от невроза «довольно часто защитный психоз эпизодически прерывает течение истери­ческого неврозав (с  13—14)  Однако это различие постепенно исчезает в «Трех очерках», но затем вновь отчетливо появляется

14

и самое глубинное, которое просто-напросто отвергало кастрацию и в котором пока еще не ставился вопрос о ее реаль­ности, было, вне всякого сомнения, способным к реактивированию» (с. 389).

Мы знаем, что Человек-Волк, действительно, обладал психотической структурой. Мы выдвинули гипотезу, согласно которой он в детстве предпринял слабую попытку найти извращенное решение, попытку, которую он вновь повторил во взрослой жизни, как об этом должно свидетельствовать предложение, сделанное им Фрейду во время первого сеанса, вступить с ним в сексуальную анальную связь и испражниться ему на голову! Хотя подобное выставление напоказ своей извращенности, сразу же «преобразующееся» в перенос, незамедлительная интенсивность которого сама по себе вызы­вает беспокойство, позволяет предугадать скрытый психоз.

Хотя мы привыкли рассматривать «Человека-Волка» как первое произведение, где неприятие действительности со­отнесено с комплексом кастрации, можно заметить, что на деле его четкий прообраз находится в статье «Детские сексу­альные теории» (1908 год). У маленького мальчика, увидевшего половые органы младшей сестры, уже существовал «до­вольно сильное предрасположение неправильно истолковать восприятие» (с. 19). Из дальнейшего изложения становится ясно, что неприятие действительности относится не к самому восприятию, а к его значению. В 1923 году в описании, при­веденном в «Детской половой организации», термин «неприятие действительности» возникает в связи с видением жен­ских половых органов. Речь идет, несомненно, о неприятии восприятия: «Они отрицают это отсутствие и вопреки всему верят, что видели член» (с. 115)- В «Экономической проблеме мазохизма» (1924 год) кастрация вновь соотнесена с не­приятием действительности: «Стадия фаллической организации вводит в содержание мазохистских фантазмов кастра­цию, хотя впоследствии она превратится в объект неприятия действительности» (с. 292). В последующей работе, кото­рую мы приводим здесь ради целостности изложения, «Некоторые психические последствия анатомической разницы ме­жду полами» (1925 год), Фрейд вновь возвращается к неприятию женской «кастрации», приписывая ее на сей раз обоим полам. Маленький мальчик, глядя на половые органь; маленькой девочки, «ничего не видит или же смягчает свое вос­приятие неприятием действительности». «Совсем иначе дело обстоит с маленькой девочкой. Она сразу же составила понятие и приняла решение. Она это видела, знает, то у нее этого нет и хочет иметь это». В скобках заметим, что здесь Фрейд сделал примечание, что его идея, ранее высказанная в «Детских сексуальных теориях», согласно которой дети интересуются не разницей полов, а проблемой происхождения детей, относится не к девочкам, а только в определенных случаях к мальчикам. Описывая комплекс маскулинности девочки, который побеждает ее надеяться на обладание пени­сом, он продолжает: «Либо это процесс, который мне хотелось бы описать как неприятие действительности, который выходит на сцену. Он не кажется редким или опасным для психической жизни ребенка, однако у взрослых он вызывает психоз. Маленькая девочка отказывается соглашаться с фактом своей кастрации. Она упорствует в своем убеждении, что обладает пенисом и впоследствии вынуждена вести себя так, словно она мужчина» (с. 127).

Статья «Невроз и психоз» (1924 год), в которой Фрейд применил свою новую структуральную теорию психического аппарат (вторая топика) к сравнительному исследованию неврозом и психозов, заканчивается, с одной стороны, прямы­ми намеками на раздвоение и, с другой стороны, на неприятие действительности: «у Я появится возможность избежать разрыва с той или иной стороны, исказив себя самому, согласившись поступиться своей целостностью, вероятно даже растрескавшись или распавшись на куски. Таким образом, непоследовательность, сумасбродство и помешательство лю­дей будут, вероятно, рассматриваться под тем же углом, что и их сексуальные извращения, утверждения которых надеж­но избавляет их от подавления. В заключение, зададим себе вопрос, каков может быть механизм, аналогичный подавле­нию, благодаря которому Я отделяется от внешнего мира. По моему мнению, на этот вопрос нельзя ответить, не проведя новых исследований. Однако такой механизм должен, по всей видимости, состоять, как и подавление, в том, что Я выво­дит привязанность вовне» (с. 286). Нам представляется, если мы правильно поняли мысль Фрейда, что в этой работе из­вращение воспринимается им как «частичное помешательство», ограниченное областью Я, причем раздвоение позволя­ет оставшемуся Я поддерживать связь с действительностью. Мы очень далеки от того, чтобы уподоблять извращение психическому здоровью!

«Потеря действительности при неврозах и при психозах» (1924 год) возвращает нас к неприятию действительности как имеющее отношение к потере объекта. Разбирая случай Элизабет фон Р., приведенный в «Исследование истерии» (1895 год), Фрейд напоминает, что истерические боли молодой девушки были вызваны подавлением (и последующим возвращением подавленного) мысли, которая пришла ей в голову, когда ее сестра лежала на смертным одре: «Теперь

15

твой зять свободен, ты можешь выйти за него замуж». Как утверждает Фрейд, «психотическая реакция должна была бы не признать факт смерти сестры» (с. 300).

В той же работе Фрейд дальше пишет: «Итак, неврозы и психозы представляют собой, как первые, так и вторые, вы­ражение бунта Оно (Это) против внешнего мира «...>; невроз не отрицает действительности. Он просто хочет не знать о ней ничего. Психоз же отрицает действительность и стремится ее заменить».

«Фетишизм» (1927 год) прекрасно соответствует попытке Фрейда дифференцировать связь с действительностью при психозе при сравнении с неврозом, установить один или несколько механизмов, которые служили бы при психозе тем же, что подавление служит при неврозе. Мы могли видеть, что в том, что касается неприятия действительности, оно при­меняется то к неприятию потери объекта, которая замещается бредовым построением (это случай галлюцинационного смешения), то оно охватывает более широкие, чем действительность, грани («Потеря действительности при неврозах и психозах». 1924 год), причем продолжает прослеживаться связь с развитием теории психозов, изложенной в работах «Для того, чтобы ввести нарциссизм» (1914 год) и «Парапсихологическое добавление к теории сна» (1917 год). Во всех случаях удовлетворительные галлюцинации не просто занимают место не признаваемого невыносимого представления. Психотическая регрессия и попытка восстановления влекут за собой еще более глобальную потерю действительности, независимо от фактора, вызвавшего болезнь.

Впрочем, как мы видели, когда речь шла о психической деятельности ребенка мужского пола в фаллической фазе. Фрейд выделяет кажущийся нормальным механизм неприятия действительности, во всяком случае, очень распро-граненный Он относится к восприятию женских половых органов, то есть к отсутствию пениса. Как дополнительный фактор, девочка могла бы отрицать отсутствие у нее самой пениса. Следует отметить, что на данной стадии своего творчества Фрейд точно соединил комплекс кастрации с фаллической фазой и эдиповым комплексом, а также с призна­нием его роли в разрушении эдипова комплекса и образовании его наследника, сверх-Я («Я и Оно (Это)», 1923 год; «Ис­чезновение эдипова комплекса», 1924 год; «Несколько психических последствий анатомической разницы между полами», 1925 год).

Одна из проблем, которую перед нами ставит текст 1917 года, заключается в том, чтобы выяснить, может ли и должно ли неприятие действительности в том виде, в каком оно проявляется в психозе, сочетаться с неприятием отсутствия пе­ниса у женщины, которое мы не будем называть «неприятием разницы полое», поскольку нам представляется, что это могло бы привести к уклонению от установления того, что действительно (а мы придаем этому наречию колоссальное значение) является разницей между полами. Называя разницей между полами только лишь отсутствие пениса у женщи­ны, мы неминуемо заняли бы позицию извращенца, позицию неприятия влагалища, о которой мы еще поговорим.

Очень скоро Фрейд заявил, что из-за опасения разочаровать своих читателей монотонностью психоаналитических толкований, он был вынужден утверждать, что фетиш представляет собой субститут пениса. Однако далеко не всякого пениса: речь шла исключительно о пенисе матери, от которого ребенок не мог отказаться. «Ребенок, — говорит Фрейд, — отказался знакомиться с действительностью своего восприятия: женщина не обладает пенисом». Действительно — и Фрейд вновь повторяет ранее сформулированные гипотезы, которых мы уже разбирали, — если существуют кастриро­ванные существа, то есть женщины, значит кастрация возможна; угроза может быть приведена в исполнение; собствен­ный пенис ребенка находится в опасности; а «это именно то, против чего восстает данная часть нарциссизма, которым предусмотрительная Природа наделила этот орган». Мы не без удивления читаем, как Фрейд описывает защитный про­цесс, к которому прибегает ребенок: «Самая старая деталь нашей терминологии, слово "подавление", уже относится к этому патологическому процессу. Если мы хотим более четко отделить в нем судьбу представления от судьбы аффекта и зарезервировать выражение "подавление" за аффектом, было бы справедливо, говоря о судьбе представления, упот­реблять на немецком языке слово "Verleugnung" (неприятие действительности)» (с. 134). Действительно, мы знаем, что все труды Фрейда о подавлении и, в частности, парапсихологическая работа ему посвященная (1915 год), определяют совершенно различную, ни в чем не схожую, судьбу двум представлениям о побуждении: подавляется только пред­ставление, в то время как аффект никогда не может стать бессознательным. Как мы уже напоминали, он может подав­ляться, преобразовываться, смещаться или освобождаться в форме тревоги. Именно представление (понимаемое как воздействие вмешательства памяти) будет, вероятно, подвергаться неприятию. Как нам представляется, следует особо подчеркнуть тот факт, что аффект и представление меняются местами. Возможно, это поможет нам в дальнейшем выра-

I6

ботать подход, чтобы уточнить проблему неприятия действительности. Так или иначе, но именно это обстоятельство по­казывает нам, какие трудности испытывал Фрейд, пытаясь решить возникшую задачу. Фрейд уточнял, что на самом деле восприятие остается «и что было предпринято весьма энергичное действие, чтобы упорствовать в своем неприятии» (с. 134) Ребенок одновременно сохранил и утратил свою веру в материнский фаллос. Отныне пенис матери перестал быть таким, каким он был прежде. «Нечто другое заняло его место, было обозначено, если можно так выразиться, как его суб­ститут, и превратилось в наследника интереса, который проявлялся к нему прежде. Однако этот интерес необычайно возрос, поскольку страх кастрации воздвиг себе памятник, создав этот самый субститут» (с, 135). Вполне понятно, что фетиш сам по себе служит для того, чтобы подавлять и не желать учитывать, должны ли мы сказать вслед за Фрейдом, «аффект»?, связанный с восприятием женских половых органов. Фетиш, следовательно, вбирает в себя одновременно неприятие кастрации и страх кастрации. «Он продолжает оставаться знаком триумфа над угрозой кастрации и защитой от нее» (с. 135). Он также позволяет фетишисту не превратиться в гомосексуала. В скобках заметим, что подобное ут­верждение неточно с клинической точки зрения, а теория фетишизма должна предоставлять возможность отдавать отчет в одновременном присутствии у того же самого субъекта фетишистской и гомосексуальной деятельности, поскольку фе­тиш, в определенных случаях связан с самим гомосексуальным поведением.

Фетиш, субститут отсутствующего у женщины фаллоса, не всегда является символом пениса. Как и при травматиче­ской амнезии, память останавливается на пол дороге. Последнее, перед травматическим, впечатление удерживается как фетиш¹³. Ступня или обувь, излюбленные фетиши, проистекают из того факта, что половой орган наблюдался «снизу» мы очень далеки от корпофильной теории). Мех и атлас представляют собой фиксацию на волосах лобка, «которые должны были бы продолжаться горячо желаемым женским органом». Нижнее белье выкристаллизовывает момент раз­девания, при котором женщину можно было бы себе представить фаллической..,

Фрейд возвращается к этой теме в двух статьях, написанных в 1924 году: «Невроз и психоз» и «Потеря действитель­ности при неврозах и при психозах». Он полагал, что продвинулся слишком далеко, предположив, что при неврозах Я, стоящее на службе действительности, подавляет фрагменты Оно (Это), в то время как при психозах Я позволяет Оно (Это) увлечь за собой и отделяется от фрагмента действительности. И в самом деле, два молодых человека потеряли в детстве отца, но не признавали эту смерть¹"⁵. Однако никто из них не стал страдать психозами. Здесь сработал механизм неприятия Я. примененный к фрагменту действительности, совсем как у фетишиста, столкнувшегося «с неприятной дей­ствительностью женской кастрации» (с, 136). В скобках заметим, что Фрейд говорит о действительности женской кастра­ции как о факте, а не как о фантазме. Как нам представляется, именно здесь впервые Фрейд четко противопоставил раз­двоение неприятию: «Есть только один отрезок их психической жизни, который не признает эту смерть. Другой отрезок вполне отдает о ней отчет. Тот, что основан на желании, и тот, что основан на действительности, сосуществуют» (с. 137). Речь идет о раздвоении двух психических установок, раздвоение, которое разламывает Я. Однако в той мере, в какой продолжает существовать часть Я, соединенная с действительностью, это раздвоение избавляет субъекта от психоза. «Таким образом, я могу упорствовать в своем предположении, что при психозах один из двух отрезков, а именно отрезок, основанный на действительности, и вправду исчезает» (с. 137).

Точно такая же взаимосвязь раздвоения и неприятия существует и у фетишиста. Фетиш одновременно утверждает и не приемлет кастрацию женщины. Это двойственное отношение проявляется в том, как фетишист относится к своему фетишу: он его и боготворит, и кастрирует. В скобках заметим, что в первом случае мы имеем дело с пережитками идеа­лизации, на которой первоначально настаивал Фрейд.

Статья «Фетишизм», несмотря на все ее неточности, содержит в себе первое описание раздвоения Я, механизма, ко­торый на деле включает в себя неприятие действительности. Подобное сочетание двух механизмов отныне станет неотъемлемой составной частью теории извращений.

" Этот отрывок недостаточно верно переведен на французский язык. Во французском тексте говорится: «Последнее впечатление бес­покоящегося, травмированного, в некотором роде будет восприниматься как фетиш» Английский перевод гласит: «The last impression before the uncanny and traumatic one...», что соответствует немецкому тексту: «Vor dem unheimlichen, traumatischen...». " Здесь французский перевод соответствует немецкому оригиналу, который сам по себе двусмысленный: «И тот, и другой не ознакоми­лись со смертью отца». Можно подумать, что эта информация шла извне и была им недоступна. Английский текст воспроизводит точный смысл фразы, принимая во внимание контекст.

17

Невозможно переоценить важность открытия подобной защиты в качестве внутрисистемного механизма, затраги­вающего тот же самый компонент структуры личности, Я. Выражение «раздвоение сознания», примененное Фрейдом к истерии в работе «Защитные психоневрозы» (1894 год), связано с существованием психической связи, отделенной от поля сознания последствиями подавления. Использование выражения «раздвоение сознания» Фрейдом влечет за собой понятие «бессознательного). Причем,  вопреки Жане (Janet), который усматривает здесь недостаток психологического синтеза, Фрейд не отбросит идею внутрисистемного раздвоения, хотя и не будет больше пользоваться этим термином. Тем не менее, он вернется к нему в произведении «Краткое изложение психоанализа» (1938—1940 годы), Новое, хотя и предвосхищенное а текстах, которые мы цитировали, заключается здесь в том, что «сосуществование внутри Я двух психических установок по отношению к внешней действительности как таковой создало препятствия для потреб­ности в побуждении: первая установка принимает во внимание действительность; вторая установка не приемлет эту самую действительность и подменяет ее выработкой желания. Эти две установки существуют бок о бок, не оказывая друг на друга взаимного влияния». Это определение мы взяли из «Словаря психоанализа» Ж. Лапланша (J. Laplanche) и Ж.-Б.Понтали (J.-B. Pontalis), 1967 год, страница 67. Подобное признание возможного раскола внутри Я, ко­торое приводит к тому, что часть Я функционирует психотическим образом, вместе с тем позволяя Я оставаться в кон­такте с действительностью, открывает широкие перспективы, связанные с психическим функционированием в целом и возможным существованием психотического сектора у невротико-нормальной личности. Хотя теория Кляйн предполага­ет, что невроз представляет собой относительно удовлетворительный способ «управлять» психотическими центрами, всегда присутствующими в человеческой психике, сделанное Фрейдом описание раздвоения Я в данном случае на деле сближает сторонников Фрейда и сторонников Кляйн, пусть даже большинство сторонников Фрейда, похоже, не спешат разделять эту точку зрения.

Тем не менее, в труде «Законченный психоанализ и нескончаемый психоанализ» (1937 год) Фрейд пишет об «искаже­нии Я»¹⁵: «Мы пока еще не говорили о третьем факторе, факторе искажения Я. Когда мы начинаем пристально его рас­сматривать, мы тут же понимаем, что он вызывает много вопросов, влечет за собой много ответов и всё то, что мы в со­стоянии о нем сказать, представляется весьма неудовлетворительным. Это первое впечатление лишь только крепнет в дальнейшем. Известно, что в психоаналитической ситуации мы устанавливаем отношения с Я субъекта для того, чтобы просить пощады у необузданных элементов его Оно (Это), иначе говоря, интегрировать их в синтез Я- В случае психоти­ков, эта синкретическая работа может привести лишь к поражению, что позволяет нам сделать первый вывод, а именно утверждать, что Я, с которым мы в состоянии заключить подобную сделку, должно всегда быть нормальным Я. Однако это нормальное Я, равно как и само нормальное состояние, есть всего-навсего идеальная фикция, в то время как ненор­мальное Я, то, что не готово к нашим намерениям, к сожалению, таковым не является, Всякий нормальный индивидуум лишь относительно нормален; его Я, с топ или иной стороны, приближается в большей или меньшей степени к Я пси­хотика» (с. 21).

Итак, мы видим, что вновь появилось понятие «искажение Я», первые черты которого были обрисованы в 1896 году в связи с бредовыми состояниями. Дли того, чтобы без помех внедриться в сознание, бредовые идеи, будучи не в состоя­нии подвергаться изменениям по определению, заставляют Я адаптироваться к ним, что влечет за собой его искажение («Новые заметки о защитных психоневрозах», 1896 год). В работе «Подавление, симптом, тревога» (1926 год), а также в не вошедшем во французский перевод предложении «новой конференции» под названием «Тревога и инстинктивная жизнь» (1933 год), но, главным образом, в самом тексте «Законченного психоанализа и нескончаемого психоанализа» Фрейд расширил понятие «искажения Я», связав его с последствиями отказа от деятельности, то есть напрямую с невро­тическими механизмами. Тем не менее, это искажение Я, которое делает его неспособным осуществлять свою синте­тическую работу, самым очевидным образом проявляется, по преимуществу, в раздвоении Я. Эта синтетическая рабо­та Я особенно хорошо описана в «Вопросе светского психоанализа» («Психоанализ и медицина», 1926 год): «"Я" пред­ставляет собой организацию, которая отличается удивительной тенденцией к единству, к синтезу. Этих черт недостает "Оно (Это)", которое, если можно так выразиться, ( непос ... чается)? от Оно (Это) тенденцией синтезировать свое содержа-

" Правда, во французском переводе, верному немецкому оригиналу, говорится об «изменениях Я». Стречей (Strachey). переводивший на английский язык (1964 год), гораздо больше заботился о том, чтобы передать дух термина и употребил выражение «alterations of the ego» (с. 204—234, S. E., 23), На немецком это звучит как «IchverSnderung» (с. 79, G. W., 16).

18

ние. подводить итоги своим психическим процессам и упорядочивать их» (с. 102). Эта способность к синтезу соотносится с учреждением принципа действительности, вторичных процессов и состояния, связанного с энергией. Впрочем, весьма любопытен тот факт, что в «Законченном психоанализе и нескончаемом психоанализе» Фрейд явно не упоминает о ме­ханизме раздвоения Я, в то время как рассуждает об искажении Я, которые могут приблизить даже нормальное Я к пси­хотическому Я. Он пишет следующее: «Когда восприятие действительности вызывает определенное неудовольствие, это восприятие, которое представляет собой ничто иное, как истину, будет принесено в жертву» (с. 23). Однако, на самом деле, в данном контексте речь идет не о неприятии действительности внешнего восприятия, а о неприятии внутрен­него восприятия. Реальность же, о которой говорится, это — психическая реальность, к которой Я будет применять меха­низм защиты, свойственный неврозу, растрачивая, таким образом, на протяжении всей своей жизни напрасную энергию, поскольку его развитие сделало анахроническими первоначальные меры, ставшие «инфантилизмами» (с. 24). Мы, веро­ятно, можем пойти на определенный и выдвинуть гипотезу, согласно которой Фрейд возобновил через одиннадцать лет после написания статьи «Фетишизм» (1927 год), но только через один год после создания «Законченного психоанализа и нескончаемого психоанализа» изучение раздвоения Я. недостающей части, если можно так выразиться, этой работы из-за сознательной или бессознательной связи с проблемой защиты и ее отношений с искажением Я. Действительно, в пе­риод между «Законченным психоанализом и нескончаемым психоанализом» и «Раздвоением Я в защитном процессе» (1938—1940 годы)¹⁶ он написал лишь статью о «Построениях в психоанализе» (1937 год), которая, впрочем, заканчивает­ся размышлениями о бреде. В скобках отметим, что в то же самое время он заканчивал последнее эссе о «Моисее».

Фрейд начинает свою статью часто цитируемой фразой: «Я в настоящее время нахожусь в весьма интересном поло­жении, не зная о том, будет ли вклад, который я собираюсь внести, рассматриваться как давно известный и само собой разумеющийся или как совершенно новый и странный, на что у меня есть больше оснований надеяться». Фрейд, как представляется, говорит здесь об ощущении «дежа вю» и одновременно об ощущении странности. Нам известно, что «Беспокоящая странность» (1919 год) — это «тот тип страшного, который имеет отношение к давно известным и привыч­ным вещам». В то же время, «то, что ново, легко становится страшным и странно беспокоящим» (с. 165). Вне всякого со­мнения, раздвоение Я, как мы видели, было описано в 1927 году как явление, связанное, главным образом, с фетишиз­мом. Однако затем Фрейд отвернулся от этого механизма. И даже создалось впечатление, что он «забыл» о нем, когда описывал искажения Я в 1937 году. Каковы бы ни были причины подобного забвения, фраза, открывающая эту работу о «Ich-Spaltung» очень точно напоминает о чувствах, которые способно пробудить существование данного механизма у то­го, кто видит, как он действует у другого. Впрочем, в «Беспокоящей странности» тема «двойника» трактуется в соответст­вии с расстройствами чувства Я и распадения Я (с. 185) (по-немецки «Ich-Teilung» — Я в качестве компонента структуры личности еще не выделено; речь идет, таким образом, скорее о разделении личности). Итак, мы полагаем, что нечто «зловещее», которое сопровождает растрескивание Я, сразу же было введено в текст.

Фрейд вскоре посвятил себя «изучению вполне определенного случая». Поскольку нам представляется здесь важным каждое слово, мы решили привести эту цитату: « Предположим, что Я ребенка, находящееся на службе мощного побуди­тельного требования, которое он имеет обыкновение удовлетворять, было резко напугано вследствие опыта, который дал ему понять, что, если он будет упорно продолжать удовлетворять его, то неминуемо возникнет реальная, невыноси­мая опасность. Следовательно, он должен принять решение и либо признать реальную опасность и, смирившись, отка­заться удовлетворять побуждение, либо опровергнуть действительность, уверив себя в том, то не существует никаких оснований бояться, чтобы получить возможность сохранить привычку удовлетворения. Таким образом, возникает кон­фликт между требованием побуждения и действительностью, которая противится этому. Однако ребенок не делает ни того, ни другого. Вернее, он делает одновременно и то, и другое, что приводит его к исходной точке. На конфликт он от­вечает двумя антагонистическими реакциями, причем они обе приемлемы и эффективны. С одной стороны, он отталки­вает действительность с помощью определенных механизмов и не позволяет себе ничего запрещать. С другой стороны, в том же порыве, он признает опасность, которую таит в себе действительность, вновь проникается страхом как патоло­гическим симптомом и впоследствии старается найти от него защиту. Необходимо признать, что это виртуозное решение

''' Мы заметили, что данная идея схожа с идей Джеймса Стречей (Strachey). которую он выразил в своем предисловии как издателя (1964 год, с. 274) к статье «Раздвоение». По его мнению, эта работа должна была появиться благодаря интересу Фрейда к проблемам искажения Я, о которой, в частности, говориться в «Законченном психоанализе и нескончаемом психоанализе»

19

трудностей. Обе спорящие стороны получили свою долю. Побуждение получило право на удовлетворение, а действи- тельности было отдано надлежащее ей почтение. Однако каждому известно, что бескорыстной бывает только смерть.|

Здесь же успех оказался достигнутым ценой разрыва в Я, который больше никогда не зарубцуется, а только, вероятно будет со временем увеличиваться. Обе реакции, хотя и противоположные, на конфликт продолжат свое существование как центральный пункт раздвоения в Я. В совокупности процесс представляется нам своеобразным, поскольку синтез процесса Я, похоже, происходит самостоятельно. Однако мы очевидно заблуждаемся. Эта чрезвычайно важная синте- тическая функция Я обладает особыми условиями и подвержена всякого рода проблемам»   .

Пример, который приводит здесь Фрейд, взят из его предыдущих клинических описаний. Таков, например, Человек

волк, ребенок, который в возрасте трех—четырех лет был соблазнен старшей девочкой. Впоследствии воспоминание о

сексуальном возбуждении привело его к тому, что он начал мастурбировать. Застигнутый врасплох гувернанткой, он

чувствовал, что над ним нависла угроза кастрации, кастрации, исполнителем которой, как обычно, должен был стать

отец. Угроза кастрации сама по себе не могла произвести огромного впечатления. Не говоря уже о впервые увиденных

половых органов девочки. Ребенок будет думать, что отсутствующий пенис вскоре вырастит. Страх порождается сочетанием двух факторов — угрозы и восприятия. Угроза вскоре пробудит воспоминание о восприятии. Мальчик полагает,  что понял, почему половым органам девочки недостает пениса, и не хочет более подвергать сомнению действительное опасности кастрации. Как правило, мальчик уступает перед угрозой и отказывается от мастурбации для того, чтобы спасти свой пенис. Однако пациент поступил иначе: он создал субститут пениса женщины, фетиш. «Поступив таким образом, у него, правда, возникло неприятие действительности, однако он спас свой пенис и, при этом, не отказался от удовлетворения побуждения. Подобное поведение нашего пациента позволяет нам говорить, что как следствие  возникло бегство от действительности, процесс, который мы предпочтительно связываем с психозами. Действительно, он не слишком от него отличается» 18  , Тем не менее, ребенок не противоречил своему восприятию и галлюцинировал пенис. В скобках заметим, что, как можно предположить, это могло бы иметь место в психотических процессах. Он просто напросто произвел перемещение ценностей, перенеся свой интерес к пенису на другую часть тела женщины. Подобная же операция обошла стороной его собственный пенис. Данный способ манипулирования действительностью представляется нам весьма «хитрым» 19  . Тем не менее, продолжая прибегать к мастурбации так, словно опасности кастрации и не существует, ребенок развивает симптом интенсивного страха перед отцом: в действие вступает регрессия Теперь речь идет не о кастрации, а о страхе подвергнуться мучениям и быть уничтоженным. Пациент развивает другой симптом «Страх, что, когда два мизинца его ноги прикоснутся друг к другу, и тогда, в период между неприятием действительности и ее признанием, произойдет кастрация, которая, несмотря ни на что, сумела найти способ выразиться» 20  .

Мы должны задать себе вопрос: что же нового мы узнаем из этого текста о механизме раздвоения Я, связанного с не приятием действительности, по сравнению с текстом 1927 года, в котором тоже говорится об извращениях?

Здесь речь идет о том, о чем Фрейд не говорит эксплицитно, однако о том, что мы можем без труда вынести из этого текста, не делая особых усилий, а именно о том факте, что извращение — во всяком случае, фетишизм — представляет собой средство, позволяющее обойти фатальный характер эдипова комплекса. Действительно, когда Фрейд соединяет комплекс кастрации с эдиповым комплексом, не привязывая их обоих к детской половой организации (то есть, фаллической), он показывает, что у маленького мальчика есть только одна альтернатива: либо «утратить» пенис, либо отказаться от кровосмесительной любви, идентифицироваться с отцом и его запретами, то есть сформировать в себе сверх- Я. Именно эту мысль Фрейд высказал в следующем отрывке произведения «Исчезновение эдипова комплекса»: «Если любовное удовлетворение на почве эдипова комплекса должно стоить пениса, тогда неизбежно наступает конфликт между нарциссическим интересом к этой части тела и чувственной привязанностью к родительским объектам. В этом конфликте, как правило, одерживает победу первая из сил. Я ребенка отталкивает его от эдипова комплекса. Привязанное к объекту отторгается и заменяется идентификацией. Власть отца или родителей, интроектированная в Я, образует там

17 Перевод на французский язык сделан автором на основании «Gesammelte Werke», 17 и «Standard Edition», 23.

18Перевод автора на основе сравнения немецкого текста «Gesammelte Werke», 17 и «Standard Edition», 23.

¹⁹«Kniffige», то есть лукавый, хитрый, ловкий, изобретательный. «Standard Edition» употреблчяет «artful», первое значение которого \

реводится как «сделанный искусно» \л приближается к «коварный», «лукавый».

20 См. предыдущую сноску.

ядро сверх-Я, которое заимствует у отца строгость, повторяет его запрет инцеста и, таким образом, спасает Я от воз­вращения к чувственной привязанности к объекту. В совокупности, этот процесс, с одной стороны, спасает половой орган, отвращает от него опасность утраты, но, с другой стороны, парализует его и уничтожает его деятельность» (с. 120).

Итак, описание формирования фетиша в Ich-Spaltung показывает, как — ценой разрыва в Я — извращенцу удается избежать человеческой судьбы, поскольку, защищая свой пенис, он в то же время сохраняет его могущество. Один из наших пациентов-извращенцев рассказывал нам, что одна из его сестер как-то раз, когда он был уже взрослым, сказала ему: «Ты один из тех, кто хочет получить и масло, и деньги за масло». И это в полной мере соответствовало его постоян­ному поведению, заключавшемуся в «увиливаниях» и «отходах».

Извращение появляется в «Раздвоении...» как мятеж против универсального закона эдипова комплекса Открываются перспективы по решению многих проблем, таких, как психическая деятельность извращенца, форма и важность его сверх-Я, последствия неприятия эдипова закона при восприятии действительности. Луч света также падает на место и роль иллюзии у извращенца и на его склонность создавать видимость, то есть фетиш и прототип.

В «Кратком введении в психоанализ» (1938—1940 годы) Фрейд не добавил ничего значительного к своему описанию. Интерес, главным образом, представляет тот факт, что он настаивал на раздвоении Я как на общем механизме. При пси­хозе большая часть Я отрывается от действительности. Тем не менее, «в тайном уголке» скрывается нормальная лич­ность, а это служит свидетельством того, что даже при самых тяжелых психозах часть Я остается в контакте с действи­тельностью. Итак, раздвоение Я наглядно присутствует при психозе. У фетишиста это раздвоение проявляется в сущест­вовании, сохраняющемся на протяжении всей его жизни, двух противоположных установок по отношению к кастрации. Разница между раздвоением Я у психотика и раздвоением Я у того, кто страдает извращением, представляется скорее вопросом степени. Неприятие могло бы быть распространенным детским приемом. В подобном случае «отказ всегда со­провождается принятием». Неприятие влечет за собой раздвоение Я, соотносительное с существованием двух противо­положных установок по отношению к действительности. «Здесь, в который раз, результат должен зависеть от результата того из двух, который будет обладать наибольшей интенсивностью». Очень любопытно подметить, что Фрейд в своих размышлениях делает вывод на основе раздвоения Я, сравнивая его с раздвоением при неврозах. Правда заключается в том, — говорит он, — что в подобном случае одна из двух установок принадлежит Я, в то время как другая, та, которая отвергается, исходит из Оно (Это). В скобках заметим, что прежде мы противопоставляли внутрисистемное раздвоение внесистемному раздвоению, когда говорили о «Законченном психоанализе и нескончаемом психоанализе» (1937 год) Однако Фрейд добавляет, что не всегда можно с легкостью решить, с какой формой раздвоения приходится иметь дело в каждом конкретном случае. Они все облают одним важным признаком: хочет ли Я не признавать часть внешнего мира или хочет ли Я отбросить внутреннее побудительное требование, его успех никогда не носит абсолютного характера.

Поставив психическое под знак раскола, Фрейд показывает, что этот раскол себя не позволяет человеку избежать конфликта и болезни.

В заключение этого обзора принципиальных моментов выработки Фрейдом теории извращений, мы должны констати­ровать, что каким бы неполным был характер каждой фазы его творчества, которое мы постарались обрисовать, тем не менее, изучение этих фаз просто необходимо для понимания тех извращений, с которыми мы имеем дело сегодня.

Даже если нам пришлось подвергнуть критике аксиому о том, что «невроз представляет собой негатив извращения», и уподобление извращения детскому половому поведению, тем не менее, эти формулировки позволяют нам постичь роль догенитальности и частичных объектов извращения

Пусть, как нам показалось, Фрейд в недостаточной мере отдавал себе отчет в специфике эдипова комплекса извра­щенца по отношению к эдипову комплексу невротика, тем не менее, введение эдипова комплекса в центр проблематики извращений представляет собой определяющий шаг.

Выявление защитных механизмов в извращениях позволяет нам лучше постичь «эту хитрую манипуляцию действи­тельностью» («kniffige Behandlung der Realitat»), которую осуществляет извращенец, и проникнуть в его «подтасованную» вселенную.

21