Малер Маргарет, Мак-Девитт Д.

Фрагмент статьи.

Процесс сепарации-индивидуации и формирования идентичности

Психоаналитическая хрестоматия. Классические труды. М.: 2005

Нормальная аутическая фаза 

В нормальной аутической фазе, которая продолжается с момента рождения примерно до месячного возраста, новорожденный способен воспринимать лишь немногое из того, что находится вне его организма; кажется, что он живет, по большей части, в мире внутренних стимулов и действует на чисто инстинктивном уровне. Задача ребенка в этой фазе состоит в достижении гомеостаза посредством преимущественно физиологических механизмов. Он защищен от внешних стимулов до некоторой степени гипотетическим "стимульным барьером". Формы аффективной и моторной разрядки, такой, как крик, становятся сигналом, требующим от матери удовлетворения нужд ребенка. Забота со стороны матери охраняет его от избытка внутренних и сильных внешних стимулов, которые могли бы вызвать состояние организмического дистресса, аналогичного панической реакции в более позднем возрасте. 
Мать выполняет функции внешнего исполнительного Я, компенсирующего первоначальную неспособность ребенка связывать энергию инстинктов и откладывать разрядку. Мать должна защищать новорожденного от потрясений и травмирования внутренними стимулами. Она помогает ему постепенно перейти от исключительного сосредоточения либидо (cathexis) на внутренних процессах организма к постоянно возрастающему сосредоточению либидо органов чувств на поверхности тела и посредством этого - к возрастающему чувствительному восприятию внешнего мира. 
Нормальная симбиотическая фаза 
Термин "симбиоз" здесь используется как метафора. В отличие от биологической концепции симбиоза, он не описывает то, что происходит между двумя отдельными представителями разных видов, а относится к тому состоянию слияния с матерью, в котором Я еще не выделилось из не-Я и в котором "внутри" и "снаружи" лишь постепенно начинают ощущаться как нечто отличное друг от друга. Симбиотическая фаза продолжается примерно от полутора до 5 - 6 месяцев. Этот термин характеризует не поведение, - например, то, что ребенок держится за мать, - но, скорее, его примитивную познавательно-эмоциональную жизнь в то время, когда дифференциация Собственного Я и матери едва-едва начинает проявляться. 
В начале симбиотической фазы материнский уход и старания самого ребенка снять напряжение сосредоточены вокруг попыток достижения и поддержания гомеостаза. Ребенок в это время начинает проводить различие между "приятным", "хорошим" качеством и "болевым", "плохим" качеством переживания (Малер и Гослинер, 1955). Такая дифференциация оказывается первой квази-онтогенетической основой более позднего механизма расщепления. Энграммы этих двух примордиальных качеств стимулов возникают внутри первичной неразделенной матрицы, которую Э.Якобсон (1964) назвала "первичным психофизиологическим Я". 
Мы можем сделать вывод, что "стимульный барьер", существующий в течение первого месяца жизни ребенка, на втором месяце уже не отгораживает его автоматически от внешних стимулов. Тем не менее, благодаря чувственно-воспринимающей периферийной границе теперь начинает формироваться защитная (но также восприимчивая и селективная), позитивно заряженная стимульная защита, охватывающая собой симбиотическую орбиту единства матери-ребенка (Малер, 1967). Эта, в конечном счете, высоко селективная граница, по-видимому, заключает в себе не только саморепрезентации пред-эго, но и еще не дифференцировавшиеся либидинально заряженные симбиотические объекты внутри матрицы мать-ребенок. 
Начальная способность ребенка к восприятию (хотя бы мимолетному, в случае возникновения потребности) того, что удовлетворение и приятные переживания, зависит от какого-то источника вне телесного Я, знаменует собой переход из аутической в симбиотическую фазу. Когда потребность не является столь императивной, когда определенный уровень развития позволяет ребенку временно сдерживать позывы, т.е. когда он уже способен ждать и быть уверенным в получении удовлетворения, только тогда возможно говорить о зачатках эго и в то же время о симбиотическом объекте. Такое развитие становится возможным благодаря энграммам удовольствия от удовлетворения, связанным с воспринимаемым целостным образом (гештальтом) материнской заботы. 
Процессы развития и материнская забота вызывают у ребенка все возрастающее чувствительное восприятие периферии своего тела вместе с прогрессирующим чувствительным восприятием внешнего мира. У него пробуждается понимание того, что поддержание или восстановление гомеостаза, если ему что-либо угрожает, зависит от теперь уже ожидаемого вмешательства матери. На этой основе ребенок постепенно начинает воспринимать помощь и удовлетворение как приходящие откуда-то вне его самого. Специфическая реакция ребенка в форме улыбки, появляющаяся на пике симбиотической фазы, показывает, что он реагирует на своего симбиотического партнера иначе, чем на других людей. Во второй половине первого года жизни симбиотический партнер уже не является заменяемым; разнообразное поведение пятимесячного ребенка свидетельствует о том, что он к данному моменту достиг специфических симбиотических взаимоотношений со своей матерью (Спиц, 1959). 
"Всякий раз, когда в аутической или симбиотической фазе возникает организмический дистресс" - предшественник собственно тревоги, - мать как партнер призывается для оказания особенно большой порции симбиотической помощи, нацеленной на поддержание гомеостаза ребенка. В противном случае будут нарушены нейробиологические процессы копирования. Соматические энграммы, возникающие в это время, объединившись с более поздним опытом, могут таким образом привести в дальнейшем к росту психологических напряжений (Гринакре, 1958). 
По "состояниям" новорожденного, описанным П.Вольффом (1959) и С.Эскалона (1962), мы оцениваем в самом общем виде состояния его чувствительного центра (sensorium). В симбиотической фазе мы можем следить за "эго-состояниями" ребенка при помощи колебания размещения его внимания между внутренними ощущениями и симбиотическими либидинальными привязанностями. В состоянии "бодрствующей бездеятельности" внимание ребенка обращено на внешний мир; такое внимание, однако, пока связано преимущественно с воспринимаемыми объектами, которые в большей или меньшей степени имеют отношение к матери. 
Нормальная симбиотическая фаза обнаруживает первостепенно важную филогенетическую способность ребенка формировать эмоциональную привязанность к матери внутри этого "двойного единства", готовящую почву для всех дальнейших человеческих взаимоотношений. Нормальная симбиотическая фаза является предварительным условием для отделения ребенка от матери в последующей фазе сепарации-индивидуации. 
Оптимальный человеческий симбиоз имеет исключительно важное значение для перемен в индивидуации и для появления катектически устойчивого "ощущения идентичности". С точки зрения "образа тела", смещение преимущественно проприоцептивно-интерцептивного катексиса в сторону чувствительно-перцептивного катексиса периферии является важным шагом в развитии, что явствует из психоаналитических исследований ранних детских психозов. Это значительное смещение катексиса является существенно важным предварительным условием формирования "телесного эго" (bodyego) и, в конечном счете, Собственного Я. Другой параллельный шаг - выброс за пределы границ "телесного Я" (body-self) деструктивной ненейтрализованной агрессивной энергии посредством, проекции и экстернализации. 
Внутренние ощущения ребенка создают ядро Собственного Я. Они оказываются центром кристаллизации, точкой "ощущения Собственного Я" (felling of self), вокруг которого позднее будет сформировано "чувство идентичности" (Гринакре, 1958; Малер, 1958; Роуз, 1964, 1966). Орган чувственного восприятия - "периферийная оболочка эго", как его назвал Фрейд (1911), - вносит основной вклад в отграничение Собственного Я от объектного мира. Два вида внутрипсихических структур вместе формируют рамки для самоориентации (Шпигель, 1959). 
Можно сказать, что два партнера симбиотической диады поляризуют процессы организации и структурообразования. Структуры, получающиеся из двойной системы отношений симбиотической единицы, представляют собой те эталонные рамки, с которыми должен соотноситься весь опыт, прежде чем ясные и целостные представления о Собственном Я и объектном мире смогут появиться в эго. Спитц (1965) называл мать "вспомогательным эго" ребенка. Точно так же "поддерживающее поведение" ухаживающей матери, ее "первичная материнская забота" могут считаться организующими элементами симбиоза (Винникотт, 1956). 
Первое смещение либидинозного катексиса 
Индикатором внимания, направленного на внешний мир, оказывается прототипический двухфазный зрительный паттерн, состоящий в обращении к внешним стимулам, а затем их перепроверка на целостном образе (гештальте) матери, в особенности - ее лица. Из такого считывания появляются первые элементы характерных реакций на неизвестное. Обращенная вовне чувствительная деятельность постепенно заменяет направленный внутрь катексис внимания, который лишь недавно почти исключительно был направлен на симбиотически дезориентирующие внутренние ощущения. Теперь начинается этот процесс, который справедливо может быть назван "вылупливанием" (hatching)1). 
Как мы уже говорили, до процесса выведения дифференциация Собственного Я и другого, а также психическая структура отсутствуют. Опыт вылупливания запускает фазу сепарации-индивидуации. Эта фаза начинается с самых первых признаков дифференциации, проходит через период поглощенности ребенка своим собственным автономным функционированием, почти исключающий участие матери, затем через крайне важный период подфазы воссоединения (в которой ребенок, определенно благодаря своему более ясно представляемому состоянию сепарации от матери, побуждается снова обратить свое основное внимание на нее) и, наконец, приводит к ощущению примитивного чувства Собственного Я, своего бытия и индивидуальной идентичности и к шагам, направленным на установление константности либидинозного объекта и Собственного Я. Последняя часть этого процесса будет рассмотрена в следующей главе. 
Когда удовольствие и иные чувственные восприятия внешнего мира, а также давление, вызываемое развитием, стимулируют катексис внимания на внешних объектах, притом, что внутри установлен оптимальный уровень удовлетворения и таким образом обеспечена надежная опора внутри симбиотической орбиты, внутренняя и внешняя форма катексиса внимания смогут свободно колебаться (см. Раппопорт, 1959, 1960; Шпигель, 1959; Роуз, 1964). Результатом является оптимальное состояние, из которого могут развиваться плавная дифференциация и выход за пределы симбиотической орбиты. 
Процесс вылупливания представляет собой постепенную онтогенетическую эволюцию чувствительного центра - системы чувствительного сознания, приводящую, в конечном счете, к постоянному возбуждению чувствительного центра ребенка, когда он бодрствует. Вызывает чувство очарования наблюдение за тем, как эволюционирует катексис прототипа, направленного вовне внимания, как процесс дифференциации нормального ребенка регулируется паттерном "перепроверки" при обращении к матери в качестве ориентира. Можно также наблюдать поведение, называемое "таможенным досмотром" (Броди и Аксельрад, 1966), которое состоит во внимательном и более или менее осторожном изучении (визуальном и тактильном) всех особенностей "не-маминого" лица и сравнении его точка за точкой с дообъектным или частичнообъектным представлением матери (Малер и Мак-Девитт, 1968). Обе характерные формы сравнения и перепроверки возвращаются уже в более развернутом виде в возрасте от 10 до 16 месяцев, при протекании практикующей субфазы отделения Собственного Я. В этот период они дополняются тем, что М.Фурер назвал "эмоциональной подзарядкой". 
Второе массированное смещение катексиса 
Пик процесса вылупливания совпадает с эволюционным рывком в развитии двигательной активности, который приносит с собой возросший эволюционный побудительный призыв "к движению" - для практики самого движения и для исследования более широкого сегмента действительности. Начиная с четвертой четверти первого года и далее, этот призыв служит для ребенка мотивацией к пространственному разделению с матерью и практике активного физического отхода и возвращения. Такая деятельность оказывает существенное катализирующее воздействие на дальнейшее развитие эго (Малер, 1963; Малер, Пайн, Бергман, 1975; Мак-Девитт, 1975). 
Чем удачнее было "поддерживающее поведение" матери, чем большую помощь оказал симбиотический партнер в подготовке к плавному и постепенному выведению с симбиотической орбиты (т.е. без чрезмерного напряжения его собственного потенциала), тем легче ребенку перейти к сепарации и дифференциации представления Собственного Я, отделению его от прежних объединенных симбиотических представлений "Я-плюс-объект". Но даже на вершине второй субфазы обособления своей индивидуальности, в период практики, ни дифференцированное представление о себе, ни представления об объекте еще не объединены в целостное представление Собственного Я или целостное представление либидинозного объекта. 
Из многих элементов отношений матери и ребенка в младшем детском возрасте на нас особенно большое впечатление произвел общий выбор сигналов. Мы наблюдали, как ребенок подает много разнообразных сигналов для указания на свои нужды, дискомфорт и удовольствие (Малер и Фурер, 1963). Мать сложным образом и избирательно реагирует лишь на определенные сигналы. Ребенок постепенно меняет свое поведение в зависимости от такой избирательной реакции; он делает это характерным для него образом, что является результатом сочетания его природных способностей и взаимоотношений с матерью. Из этих круговых взаимоотношений вырастает форма поведения, которая уже показывает определенные общие качества личности ребенка. То, что мы видим здесь, представляет собой рождение ребенка как индивидуальности (Лихтенштейн, 1964). 
Нужно сказать, что мать благодаря своей специфической неосознанной потребности активизирует те из бесконечных потенциальных возможностей ребенка, которые в максимальной степени отвечают ее собственным личностным нуждам. Конечно, это происходит в рамках врожденных способностей ребенка. Взаимонастройка в симбиотической фазе создает неизгладимо запечатлевшуюся форму, тот сложный паттерн, который становится лейтмотивом для "ребенка своей особенной матери" (Лихтенштейн, 1961). Другими словами, мать самыми разными способами передает ребенку что-то подобное "зеркальному отражению системы координат", на которую примитивное Я ребенка автоматически настраивается. Если "первичная озабоченность" матери своим ребенком (ее функция зеркального отражения в его раннем детском возрасте) носит непредсказуемый, нестабильный, тревожный или враждебный характер, если ее уверенность в себе как матери недостаточна, то формирующий свою индивидуальность ребенок не получит со стороны симбиотического партнера надежной системы координат для перепроверки - и чувствительной, и эмоциональной (Шпигель, 1959). Результатом этого будет нарушение примитивного "ощущения себя", обычно возникающего из приятного и безопасного состояния симбиоза, из которого при благоприятных обстоятельствах ребенок не должен преждевременно и резко вылупливаться. 
Как указывалось выше, в симбиотической фазе основным методом формирования тождественности Я является взаимное отражение. Благодаря такому нарциссическому взаимному либидинальному отражению усиливается выявление тождественности Я ребенка посредством восхваления и удвоения. В этом смысле нормальный ребенок, в отличие от психотичного, способен перенести процесс "вылупливания" и начать дифференциацию Собственного Я от симбиотического объекта. 
Субфаза дифференциации 
Дифференциация - это первая из четырех субфаз процесса сепарации-индивидуации. Она продолжается примерно с пятого по девятый месяц. Как мы уже отмечали, в ребенке становятся явно видны новые формы готовности, настойчивости и направленности к цели. Эти формы служат поведенческим проявлением процесса "вылупливания" ребенка; они показывают нам, что его чувствительный центр теперь больше находится в состоянии готовности, а сосредоточение чувствительного восприятия на внешнем мире во время бодрствования ребенка стало более последовательным. 
Одно из наиболее важных поведенческих выражений всего этого - разглядывание окружающего мира, как ближайшего, так и относительно отдаленного. К поведенческим проявлениям разглядывания относятся дергание материнских волос, ушей и носа, отклонение тела назад от держащей матери, чтобы получше рассмотреть ее, а также осматривание того, что находится за ней. Разглядывание помогает ребенку в начале дифференциации своего собственного тела от материнского. Период от шестого до седьмого месяца - это пик мануального, тактильного и визуального изучения материнского лица и любых неодушевленных предметов, таких, как очки, ожерелье или кулон. Ребенку начинают нравиться игры типа "ку-ку", инициируемые матерью; позднее эти игры будет активно инициировать сам ребенок. 
Далее в ходе субфазы дифференциации можно наблюдать на седьмом и восьмом месяце первые эксперименты ребенка по физической сепарации в таких его действиях, как отталкивание от матери, сползание с колен, чтобы поиграть на полу у ее ног. В отличие от предшествующей полной зависимости от матери и пассивного сидения у нее на руках, ребенок начинает в это время получать активное удовольствие от использования своего тела, а также активно обращаться к внешнему миру за получением удовольствия и стимуляцией. Эти формы поведения вместе с поведенческими реакциями, показывающими сохранение памяти об отсутствующей матери, когда ее физически нет рядом, демонстрируют, что о ней не забыли, а также показывают степень дифференциации Собственного Я от объекта. 
После того, как ребенок приобрел достаточную степень индивидуации для узнавания лица матери и ознакомления себя с ним, он с удивлением и опасением (реакции на незнакомых людей) начинает изучать (визуально и тактильно) лица других людей. Ребенок сравнивает лицо нового человека с лицом матери, а также со сложившимся у него "внутренним образом" материнского лица. Такое сравнение и перепроверка на матери, по-видимому, наиболее важная форма нормального познавательного и эмоционального развития в процессе отделения Собственного Я на данном этапе. Оказывается, что дети, у которых хорошие, прочные отношения с матерями во время симбиотической фазы и высокая степень надежности ожиданий, скорее всего, будут заниматься изучением незнакомца с удовольствием, И наоборот, дети, имеющие болезненные или недостаточные симбиотические отношения, чувствуют себя с незнакомцем более дискомфортно. У излишне докучливых матерей некоторые дети могут предпочесть незнакомца. 
В конце первого года жизни и в первые месяцы второго можно с особой ясностью видеть, что внутрипсихические процессы сепарации-индивидуации имеют два переплетающихся, хотя не всегда соразмерных или пропорциональных пути прогрессирующего развития. Один путь - индивидуация, эволюция внутрипсихической автономности и структуры; другой - путь сепарации и разъединения с матерью. Эти структурообразующие процессы к концу данной субфазы достигнут кульминации в интернализованном представлении о Собственном Я, отличающемся от внутренних представлений объекта. 
Оптимальны, по-видимому, такие ситуации, в которых осведомленность о телесной сепарации идет параллельно с развитием независимой самостоятельной активности ребенка, начавшего ходить. Указанные пути развития ребенка можно изучать на основании его перемещений вперед-назад по отношению к матери. У некоторых детей эти пути неупорядочены. При слишком ранней ходьбе, например, сепарация опережает индивидуацию. Обратный эффект также возможен. 
Субфаза практики 
Мы считаем полезным рассмотреть две части субфазы практики. 
Первая - первичная практическая субфаза, начинающаяся с самого раннего проявления способностей детей физически удаляться от матери ползком, вставая, карабкаясь и выпрямляясь, но передвигаясь при этом с помощью рук; вторая - это сам период практики как таковой, который начинается со свободного движения в вертикальном положении, т.е. свободного хождения. 
В осознание сепарации и индивидуации вносят свой вклад, по меньшей мере, три взаимосвязанных фактора развития: (1) быстрая телесная дифференциация от матери, в особенности формирование границы; (2) усиление специфических связей с матерью; (3) созревание и деятельность автономного аппарата эго в непосредственной близости от матери. 
В начале субфазы практики интерес ребенка к матери переходит и на окружающие его неодушевленные предметы. Сначала его интересуют главным образом предметы, предоставляемые матерью. Постепенно его интерес распространяется на все объекты, которые находятся в его расширяющихся пределах досягаемости. Постепенно все большая часть окружающего мира становится доступной ребенку для изучения. Дети этого возраста неутомимы в исследовании всего, что встречается на их пути. Они по большей части "уходят", т.е. отползают от матери, мало беспокоясь о том, где она находится. Как представляется, в это время они, однако, еще не осознают полностью, что мать не часть их самих. Падая или ударяясь, они, однако, смотрят по сторонам и испытывают удивление оттого, что мать не оказывается автоматически рядом для оказания им помощи. 
Усиление двигательной активности ребенка, начинающего ходить, расширяет его мир в начале субфазы практики. Теперь можно больше увидеть, больше услышать и больше потрогать. Для формирования идентичности особое значение имеет стимулирующий эффект такой деятельности для установления границ тела и все возрастающей осведомленности о частях тела и самом теле как таковом. Сосредоточение либидо существенным образом смещается на обслуживание быстро растущего автономного эго и его функций, а сам ребенок, начинающий ходить, кажется упоенным своими возможностями и величием собственного мира. Нарциссизм находится на самом пике. 
Ребенок в это время проявляет активное удовольствие от использования всего своего тела. Он все больше осознает свое тело, его границы и его функции, когда смотрит на него, притрагивается к нему, пользуется им, играет с ним руками и сосет пальцы рук и ног. Постепенно он интегрирует такую осведомленность с восприятием ощущений внутри тела, в особенности, когда начинает узнавать конкретные имена своих родителей, свое имя, название частей тела, таких, как глаза, нос и рот. 
Энергия, которая когда-то концентрировалась почти исключительно вокруг пассивного удовлетворения потребностей тела в непосредственной близости от матери, теперь направлена на активное использование тела и активный поиск удовольствий в некотором отдалении от матери. В своей практической деятельности ребенок, начинающий ходить, кажется вполне довольным собой и своими новыми достижениями. Он пребывает в состоянии (взаимной) любви с миром и самим собой. Ребенка окрыляет не только деятельность структуры эго, но также и отход от тенденции слияния с матерью или поглощения ею. 
В своих действиях ребенок, начинающий ходить, подражает предметам любви и уподобляет себя им. Такое уподобление способствует формированию идентичности и индивидуальности. Постепенно ребенок начинает согласовывать свои чувства с появляющимся осознанием чувств других людей и стремится привлечь их, чтобы они разделили с ним его удовольствия или даже приняли участие в том, что вызывает эти удовольствия. 
Протекание субфазы практики зависит не только от врожденных факторов, но также от отношения матери к ребенку. Имеются различные способы, посредством которых некоторые матери поощряют получение ребенком практического опыта, его независимость и самостоятельность, тогда как другие матери, наоборот, сдерживают ребенка, предпочитая сохранять с ним близкие симбиотические отношения или оставляя его возможности за пределами достижимого. Тем не менее, при благоприятных условиях стремление к новому чувственному опыту - это неутолимая жажда, которая постоянно движет ребенком. Часто он бывает столь погружен в свою деятельность, что, кажется, не замечает присутствия матери, проявляя заметное безразличие к несильным падениям и ушибам. Только время от времени ему нужно возвращаться к матери для "дозаправки". 
Субфаза воссоединения (рапрошман) 
Поскольку субфаза сближения, как и последняя (четвертая) субфаза, будет рассмотрена в следующей главе, то здесь мы сделаем лишь небольшие вводные замечания. В субфазе сближения, охватывающей возраст от 16 до 24 месяцев, мать уже не воспринимается ребенком как нечто "само собой разумеющееся". Благодаря приобретенной способности к прямохождению и формированию начал репрезентативного мышления ребенок осознает окончательность своего разделения в тот самый момент, когда ему нужно совладать со все более расширяющейся и усложняющейся внутренней и внешней реальностью. Его предыдущая самостоятельность, не требовавшая присутствия матери, сейчас сменяется активными поведенческими формами сближения. Ребенок испытывает желание поделиться с матерью новыми умениями и опытом, ощущает потребность в ее любви и постоянно озабочен тем, где она находится. Его предшествующая окрыленность движением и исследованием проходит; он уже не столь невосприимчив, как ранее, к ударам и падениям, и его может "расстроить" даже неожиданное осознание разделенности с матерью. В это время источник самого большого удовольствия смещается для него на социальные взаимоотношения. 
Осознание ребенком своей разделенности и ограниченности своих возможностей создает угрозу разрушения эффекта любви к себе - самоуважения и веры в свое магическое всемогущество. Он медленно приходит к пониманию того, что желания матери не всегда совпадают с его собственными, и часто вступает в конфликт с ней. Он использует все доступные механизмы сопротивления и подавления болезненного чувства разделенности с матерью, но одновременно ощущает огромное желание расширить сферу своей недавно появившейся самостоятельности. Он разрывается между желанием остаться рядом с матерью и побудительными мотивами к уходу от нее, между желанием доставить ей радость и раздражением, направленным на нее, причем последнее вызывается ревностью и чувством собственности, характерным для анальной фазы, а также реакциями на анатомические половые различия, в особенности у маленьких девочек этого возраста. 
В это время наблюдаются периоды необъяснимых капризов и недовольства, а также вновь возникающий страх перед незнакомцами и разделением, нарушения сна и тенденция к депрессивному настроению. Тогда же проявляются заметная амбивалентность и враждебность по отношению к матери, приводящие к кризису в их взаимоотношениях. Он выражается в том, что ребенок то привязчив, то, наоборот, убегает от матери, в его требовательном и негативистском поведении, во вспышках раздражения, а также в защитных механизмах "расщепления" представлений об объекте. В экстремальной форме такое поведение является сигналом опасности. Существуют три главных базисный страха на раннем этапе развития ребенка - страх потери объекта, страх потери любви объекта и страх кастрации, причем все они возникают в описываемой субфазе. 
Мать часто ставят в тупик, с одной стороны, желание ребенка стать более независимым, а, с другой - настойчивые требования разделить с ним каждый аспект его жизни. В это время очень важно, чтобы мать не отстранилась и не реагировала резко на двойственность поведения начинающего ходить ребенка, чтобы она оставалась эмоционально доступной для него с предсказуемым поведением, но в то же время, чтобы она мягко направляла его в сторону независимости. Только таким образом прежняя любовь к себе начавшего ходить ребенка и его нереалистическая вера в свои магические силы могут быть заменены реалистичным распознаванием и верой в свою недавно приобретенную самостоятельность. 
Резюме 
В этой главе мы рассмотрели первые шаги на пути формирования идентичности в фазе сепарации-индивидуации. Наш основной интерес был сосредоточен на процессе "вылупливания" - психологического рождения - младенца и начинающего ходить ребенка в начале этапа дифференциации себя и объекта и осознания себя "средним ребенком" в диаде мать-ребенок. 
В течение первых 15 месяцев своей жизни ребенок изменяется поразительно. Он начинает жизнь беспомощным спящим новорожденным, лишь периодически пробуждающимся под воздействием внутренних нужд и чувства дискомфорта. К 15 месяцам он уже становится активным, исследующим, ходячим, у него появляются сложные чувства, привязанности и желания. Его любовь к матери распространяется на окружающий мир и на деятельность собственного тела. В своем развитии он к этому времени проходит часть пути, на котором осознаются отличия внутреннего от внешнего, себя от объекта, и развивает практическое сенсорно-моторное и сенсорно-аффективное чувство себя. 
От 15 до 24 месяцев, с наступлением этапа свободного независимого хождения и репрезентативного мышления, ребенок противостоит удару, связанному с обязательностью отделения себя от объекта. Этим объясняются его болезненное осознание себя, конфликты с матерью и внутренние конфликты с самим собой. Наивысшей точки эти конфликты достигают во время кризиса сближения. 

Журнал практической психологии и психоанализа		Главная страница Содержание номера
Ежеквартальный научно-практический журнал электронных публикаций
Основан в 2000 г. Институтом практической психологиии психоанализа
#3 сентябрь 2006 г.

Утерянная связь: родительская сексуальность в Эдиповом комплексе

Р. Бриттон
обучающий психоаналитик и супервизор Британского психоаналитического общества; в прошлом - руководитель отделения для детей и родителей Тэвистокской клиники в Лондоне, президент БПО; автор книг "Эдипов комплекс сегодня" (в соавторстве с М. Фельдманом и Э. О'Шонесси), "Вера и воображение: психоаналитическое исследование" (1998), "Секс, смерть и Супер-Эго" (2003), статей по теории и технике психоанализа, истории психоаналитических идей, психоанализу художественного творчества и другим темам.

Для Фрейда Эдипов комплекс был комплексом ядерным — со времени его открытия в 1897-м году и до конца жизни самого Фрейда (Freud, 1897, 1924d). Центральным в развитии индивида он оставался и для Мелани Кляйн. Она переняла термин «эдипальная ситуация» и включала в него то, что Фрейд называл первичной сценой, то есть сексуальные отношения родителей, как воспринимаемые, так и воображаемые (Klein, 1928; Klein, 1945).

С самого начала своей работы с детьми Мелани Кляйн была поражена вездесущестью эдипальной ситуации и ее уникальной значимостью. Также она полагала, что начинается эта ситуация раньше, чем считал Фрейд, и что происходит это по отношению к частичным объектам, прежде чем развернется в знакомый Эдипов комплекс, который относится к обоим родителям, воспринимаемым как целостные объекты — то есть, как личности. Таким образом, согласно Кляйн, эдипальная ситуация начинается в младенчестве с фантазий отношения к груди и пенису и фантазий взаимоотношения между этими двумя частичными объектами, за которыми следуют идеи о родителях, формирующиеся под влиянием этих предшествовавших фантазий. Кляйн полагала, что установка ребенка и отношение к этой развивающейся ситуации имеет огромное значение для побуждения к знанию, которое она называла эпистемофилическим импульсом, и для отношения индивидуума к реальности.

В 1926-м году она писала:

«в очень раннем возрасте дети знакомятся с реальностью посредством лишений, которые она налагает на них. Они защищают себя от реальности, ее отрицая. Однако фундаментальным моментом и критерием всей дальнейшей способности к адаптации к реальности является степень их умения переносить лишения, порождаемые эдипальной ситуацией» (Klein, 1926).

Прошло более десяти лет, прежде чем она описала то, что называла «депрессивной позицией» — период интеграции и узнавания, который влечет за собой понимание характера мира вне самости и характера внутренних амбивалентных чувств к нему, иными словами — начало понимания внешней и внутренней реальности и взаимоотношений между ними. С того времени, как это центральное понятие кляйнианской мысли получило отчетливые очертания, становилось все более очевидным, что способность постигать реальность и соотноситься с ней определяется проработкой депрессивной позиции. Кляйн вновь и вновь подчеркивала, что Эдипов комплекс развивается рука об руку с образованиями, которые составляют депрессивную позицию, и в одной из своих статей я предположил, что проработка одного влечет за собой проработку другого (Britton, 1985).

Исходное признание родительских сексуальных отношений включает в себя отказ от идеи о единоличном и постоянном обладании матерью и приводит к глубокому ощущению утраты, которое, если оно оказывается невыносимым, может превратиться в ощущение преследования. Позднее эдипальный опыт также включает в себя признание различия между отношениями родителей и отношениями ребенка с ними: родительские взаимоотношения генитальны и порождают потомство, отношения родитель-ребенок — нет. Это признание производит ощущение утраты и зависти, которое, если оно оказывается невыносимым, может стать ощущением обиды или принижения себя.

Эдипова ситуация начинается с признания ребенком родительских взаимоотношений в сколь угодно примитивной или частичной форме. Продолжается она соперничеством ребенка с одним родителем за другого, и разрешается отказом ребенка от сексуального притязания на своих родителей путем принятия реальности их сексуальных отношений.

В настоящей главе я выдвигаю предположение, что если столкновение с родительскими отношениями начинает происходить в то время, когда индивидуум не основал надежно установленный материнский объект, Эдипова ситуация возникает в анализе только в примитивной форме и не распознается немедленно как классический Эдипов комплекс. В первой части главы я описываю случай, иллюстрирующий такую ситуацию.

При менее тяжелых расстройствах происходит уклонение от окончательного отказа от эдипальных объектов. Эдипальная конфигурация иллюзий сформирована как защитная организация, отрицающая психическую реальность родительских отношений. Я подчеркиваю, что это защита от психической реальности, поскольку защитные фантазии организованы так, чтобы мешать проявлению уже известных фактов и уже существующих фантазий. Родительские отношения уже были зафиксированы, но теперь они подвергаются отрицанию и от них защищаются посредством того, что я называю эдипальной иллюзией. Эти иллюзорные системы обеспечивают то, что Фрейд называл «областью /…/ отделенной от реального внешнего мира во время введения принципа реальности /…/ свободной от требований жизненных тягот, словно некий заповедник» (Freud, 1942e).

В этом же фрагменте Фрейд описывает человека, создающего такую область в своей психике, как «придающего особое значение и тайный смысл участку реальности, отличному от той реальности, от которой он защищается» (ibid.). Во второй части данной главы я предлагаю обсуждение случаев, дающих примеры подобных эдипальных иллюзий.

В отличие от неподвижных эдипальных иллюзий, эдипальное соперничество как в позитивной (гетеросексуальной) форме, так и в негативной (гомосексуальной) форме обеспечивает средство проработки депрессивной позиции. В каждом из вариантов один родитель является объектом желания, а другой — ненавидимым соперником. Эта конфигурация сохраняется, но чувства меняются по отношению к каждому из родителей. Хорошее становится плохим и наоборот, когда позитивная форма сменяется негативной. Полагаю, что обманное использование этого переключателя прекращается с полным распознанием сексуальных отношений родителей, их различной анатомии и собственной природы ребенка. Сюда входит постижение того, что родитель, служащий объектом эдипального желания в одном варианте Эдипова комплекса, оказывается ненавидимым соперником в другой.

Признание ребенком отношений родителей друг с другом объединяет его психический мир, ограничивая его одним, совместным с родителями миром, в котором могут существовать различные объектные отношения. Замыкание эдипального треугольника признанием связи, соединяющей родителей, обеспечивает внутренний мир ограничивающей стороной. Оно создает то, что я называю «триангулярным пространством» — то есть пространство, ограниченное тремя персонажами эдипальной ситуации и всеми их потенциальными взаимоотношениями. Сюда, таким образом, входят возможность участвовать в отношении и быть наблюдаемым третьим лицом, а также — быть наблюдателем взаимоотношений двух людей.

Чтобы прояснить этот момент, полезно вспомнить, что наблюдаемые и воображаемые события происходят в мире, представляемом как непрерывный в пространстве и времени (Rey, 1979) и структурированный эдипальной конфигурацией. Способность созерцать хорошие родительские отношения влияет на развитие представления о пространстве вне самости, за которым можно наблюдать и о котором можно думать, что обеспечивает основу для веры в надежный и прочный мир.

Первичный семейный треугольник наделяет ребенка двумя связями, соединяющими его с каждым родителем по отдельности, и сталкивает со связью между ними, его исключающей. Исходно эта родительская связь понимается в примитивных частично-объектных терминах и в модусах собственных оральных, анальных и генитальных желаний ребенка, а также посредством его ненависти, также выраженной в оральных, анальных и генитальных терминах. Если связь между родителями, воспринятая с любовью и ненавистью, оказывается в душе ребенка выносимой, она обеспечивает его прототипом объектного отношения третьего типа, в котором он является свидетелем, а не участником. Тогда возникает третья позиция, с которой можно наблюдать объектные отношения. При этом мы также оказываемся способными созерцать, как за нами наблюдают. Это обеспечивает нас способностью видеть себя во взаимодействии с другими и становиться на другую точку зрения, сохраняя свою собственную, размышлять о себе, оставаясь собой. Это та способность, которую мы надеемся обнаружить у себя и у своих пациентов в анализе. Однако всякий, кто лечил пациента-психотика или был вовлечен в психотический перенос, знает, что я имею в виду, говоря о периодах, когда это кажется невозможным, и именно в эти периоды становится понятным, что значит отсутствие такой третьей позиции.

Пример затруднений при первых столкновениях с эдипальной ситуацией

В начале своей работы с мисс А. я практически не догадывался, что мои затруднения при попытках ее понять как-то связаны с Эдиповым комплексом. Постепенно стало ясно, что ей не хватает как раз вышеописанной «третьей позиции». Она не могла представлять себе взаимоотношения между другими людьми, и чувствовать, что я про себя ее обсуждаю, было для нее невыносимым.

Мисс А. обратилась к лечению после психотического срыва в зрелые годы. После этого она относительно быстро смогла вести мнимо нормальную жизнь во внешнем мире, но в течение многих лет на сеансах она находилась в психотическом состоянии, и ее отношение ко мне также оставалось психотическим.

Я установил, что она не могла допустить представления о половом акте родителей, поскольку могла воспринимать его только как катастрофу. Возможность моего общения с третьим объектом была для нее немыслимой, и потому та третья позиция, о которой я говорил, оказывалась непригодной.

В результате для меня было невозможным выпутаться из однообразного взаимодействия настолько, чтобы разобраться в происходящем. В первые годы анализа я обнаружил, что всякое мое движение к тому, что другой назвал бы объективностью, оказывалось невыносимым. Мы должны были двигаться вдоль единственной линии и встречаться в единственной точке. Никакого движения в сторону не допускалось. Ощущения пространства можно было достичь, лишь увеличивая расстояние между нами, а этот процесс ей было вынести тяжело, если только не она его начинала. Я чувствовал, что отчаянно нуждаюсь в таком месте в моем собственном уме, куда бы я мог отступить и откуда мог бы наблюдать. Если я пытался силой поместить себя в такую позицию, настаивая на описании ее в аналитических терминах, она приходила в неистовство, проявляющееся иногда телесно, иногда — воплями. Когда контейнирование стало чуть большим, она смогла прибегнуть к словам, крича: «Остановите ваши ебучие мысли!» Я понял, что мои попытки совещаться со своей аналитической самостью фиксировались ею и переживались как мое внутреннее сношение, что соответствовало родительскому половому акту. Она чувствовала, что это угрожает ее существованию. Если я обращался к чему-то в моем уме позже, когда примитивность пошла на убыль, она чувствовала, что я устраняю там свое переживание её. Единственный обнаруженный мною способ найти место для мышления, который был бы полезным и не разрушительным, заключался в том, чтобы позволить развиваться своему переживанию и проговаривать его для себя, в то же самое время сообщая пациентке мое понимание её точки зрения. Я обнаружил, что это расширило наши возможности, и моя пациентка смогла начать думать. Мне казалось, мое мышление служило моделью, согласно которой могло происходить родительское сношение, если знание о нем не вталкивалось насильственным образом в психику ребенка. Если же это знание врывалось в рассудок ребенка, похоже, оно ощущалось уничтожающим связь ребенка с матерью как внешне, так и внутренне.

Пытаясь понять эту клиническую ситуацию, я обратился к бионовской концепции «контейнера и контейнируемого», в дополнение к теориям Мелани Кляйн о ранней Эдиповой ситуации. Бион (Bion, 1959) описал последствия неудачи материнского контейнирования для некоторых индивидов как развитие у них деструктивного завистливого Супер-Эго, мешающего познавать или устанавливать полезные отношения с каким бы то ни было объектом. Он ясно указал на то, что неспособность матери принять в себя проекции ребенка переживается ребенком как ее деструктивная атака на его связь и коммуникацию с ней как с хорошим объектом.

Идея хорошего материнского объекта может быть восстановлена только путем отщепления непроницаемости матери, так что в результате ребенок ощущает существование враждебной силы, которая атакует его хорошую связь с матерью. Теперь «хорошесть» матери неустойчива и зависит от ограничения ребенком своего знания о ней. Увеличение знания о матери вследствие развития и любопытства ребенка воспринимается как угроза этому важнейшему отношению. Любопытство также выявляет существование эдипальной ситуации. В развитии каждого ребенка она становится вызовом его вере в «хорошесть» матери, и потому нежелание включать эдипальную ситуацию в образ матери выглядит нормальным. Для ребенка, запугиваемого всяким новым знанием о своей матери вследствие ее неустойчивого статуса в его психике, дополнительная угроза признания ее отношений с отцом переживается как катастрофа. Гнев и враждебность, что порождаются этим открытием, угрожают его вере в мир, где могут существовать хорошие объекты. Враждебная сила, которая мыслилась атакующей его исходную связь с матерью, теперь приравнивается к эдипальному отцу, и связь между родителями как будто бы воссоздает бесчувственную и беспощадную мать. Исходная связь с хорошим материнским объектом воспринимается ребенком как источник жизни, и потому, когда над этой связью нависает угроза, он чувствует угрозу жизни.

Поэтому для некоторых людей полное признание родительской сексуальности ощущается как опасность для жизни. За возникновением в переносе полного эмоционального значения для них идеи первичной сцены следуют приступы паники и страх надвигающейся смерти. Большее знание об эдипальной ситуации также ощущается запускающим психическую катастрофу.

Сталкиваясь с этим — как указали Кляйн (Klein, 1946) и Бион (Bion, 1956) — психотик увечит свой разум, чтобы избежать невыносимого восприятия. У пациентов-шизофреников психический аппарат раздроблен, и мышление становится невозможным. Описываемая мною пациентка, мисс А., похоже, сохранила немало путем насильственного разделения своего психики, так что некоторые части были защищены от знания и возникали только при психотическом срыве или в анализе.

В ней существовала «инфантильная» самость, которая казалась не ведающей ни о чем, кроме идеальной груди и состояния преследования. Преследователем было нависающее мужское присутствие, которое, она опасалась, могло изгнать хорошую мать, и она боялась, что может остаться один на один с этой фигурой. Обрывы в анализе и любые обрывы потока хорошего опыта ощущались результатом насильственных атак, исходящих от этого враждебного объекта. Иногда она принимала меня за этот враждебный объект, а иногда я ощущался его жертвой. Также мне это было знакомо в форме направленных на меня атак моей пациентки. По достижению некоторого прогресса, когда коммуникации между нами стали более возможными, ее внутренняя ситуация прояснилась. Она содержала в себе (contained) враждебный объект, или часть себя в слиянии с враждебным объектом, что вмешивался в ее попытки сообщаться со мной. Иногда этот объект захватывал контроль над ее речью, и она не могла отчетливо говорить. Временами же она вышептывала слова и строила ломаные фразы. Если я демонстрировал, что действительно хочу разобраться в ней, — что я мог сделать, лишь демонстрируя минимальное понимание, — ее способность к коммуникации восстанавливалась. Я понял эту часто повторяющуюся последовательность так, что ей необходимо было некоторое переживание того, что я ее воспринимаю, прежде, чем я мог вернуться в ее душу как хороший материнский объект, с которым она могла говорить. В противном случае я иногда оказывался тем, что она называла «неправильный человек».

«Неправильный человек» выглядел так же, как и правильный человек, но был связан с ее отцом. Долгие годы она трепетала от страха перед тем, что эти радикально различные фигуры окажутся спутанными. Мысль о том, что ее идеализированная мать окажется объединенной с отцом, была ее величайшим страхом. В переносе это приобрело форму страха того, что различные аспекты моих отношений с ней будут неотличимыми друг от друга. Некоторые мои функции считались хорошими; другие же — плохими, например, мой уход. Она удерживала их в своей душе отличными друг от друга, словно бы они были разными фигурами переноса. «Не становитесь одним целым», — иногда повторяла она в ужасе. На примере этой пациентки я понял, как важно проводить различие между интеграцией как средством проработки депрессивной позиции, и слиянием неустойчивых, разных в их качествах и атрибутах элементов, объединение которых производит чувство хаоса.

Если она чувствовала, что от меня исходит какое-то принуждение к преждевременной интеграции, это провоцировало сильную тревогу и либо яростный отказ, либо униженное мазохистическое подчинение. Последняя реакция оказалась основанной на фантазии подчинения садистическому отцу и рассматривалась моей пациенткой как глубоко отвратительная, но всегда соблазнительная. Казалось, она служит цели замещения матери самой пациенткой; такое замещение обеспечивало как перверсивное удовольствие, так и уклонение от фантазии об объединении родителей.

Она чувствовала, что мне нельзя становиться «одним целым» — т.е. чудовищным смешением тех отдельных материнской и отцовской идентичностей, которые она мне приписывала. Смесь, которая бы получилась в результате такого союза, была бы мнимо любящей материнской фигурой, внутри которой содержалось бы противоречие ее собственной природе; присутствие, которое придало бы предательскую ненадежность всем ее якобы хорошим качествам. Она постоянно напоминала мне описания одержимости демонами, при которой ощущается, что дьявол пропитывает все характеристики человека скрытым злом. Ужас, который она чувствовала по отношению к этой фигуре, касался противоречивой природы последней. Она называла эту фигуру «неестественной» и считала возникновение такой идеи обо мне в переносе катастрофическим, поскольку оно разрушало не только все хорошее, но и весь установленный ранее смысл.

Этот жуткий результат соответствует данному Мелани Кляйн описанию ужаса ребенка перед комбинированным объектом как персекуторной фантазией о родителях, слитых в постоянном сношении. Я бы описал свою пациентку как обладающую той инфантильной фантазией, что природа и сила ее отца позволяла ему проникать в идентичность матери, при этом разлагая ее «хорошесть». Последняя же, пусть и безосновательно идеализированная, была единственным понятием о «хорошести» у моей пациентки. Меня всегда поражало, что для таких пациентов под вопросом оказывается не просто доступность или присутствие «хорошести» матери, а само понятие о ней.

Я не собираюсь здесь сколько-нибудь подробно вникать в те факторы характера пациентки и жизненных обстоятельств, что привели к такой неспособности преодолеть ранние стадии Эдиповой ситуации. Хочу только сказать, что, на мой взгляд, невозможность прохождения Эдипова комплекса была обусловлена исходным сбоем материнского контейнирования. Личность и вмешательство ее отца в психику ее матери имели очень большое значение, но это сочеталось с собственной слабой способностью пациентки выносить фрустрацию. Фантазия родительского сношения была построена на основе сочетания ее проекций себя и воспринятых ею образов родителей.

Мне бы хотелось привлечь внимание к реальности убеждения пациентки в том, что с появлением эдипальной ситуации связана катастрофа, и к тому, что она, соответственно, прибегала к насильственному расщеплению, чтобы предупредить ее возникновение. Результатом стало внутреннее разделение психики пациентки, сформированное вокруг разделенных родительских объектов, чьему соединению, по ее убеждению, следовало препятствовать.

Внешняя реальность могла предоставлять возможность мягкой модификации таких фантазий, или же давать пищу страхам. Также она могла поставлять материал для формирования психических структур, чьим предназначением было препятствование признанию Эдиповой ситуации. Ситуация в семье моей пациентки позволила ей создать внутреннюю организацию себя и своих объектов, состоящую из трех главных частей без всякой их интеграции.

Ее каждодневные отношения с окружающим миром, поверхностные, нетребовательные и рациональные, строились на отношениях с другим ребенком в семье. Внутренне она располагала одной самостью, находящейся в любовном союзе с идеализированной матерью, и другой самостью, находящейся в альянсе с отцом, что рассматривался как выражающий любовь против матери. Связь между этими двумя самостями отсутствовала, как и связь между внутренними родителями.

Общим у этих двух «самостей», когда это общее наконец проявилось, была ненависть к родителям как любящей паре. Исходно двое родителей могли восприниматься только как связанные в ненависти и взаимной несовместимости, что означало катастрофичность их схождения. Постепенное обретение пациенткой спроецированных частей себя в ходе долгого и очень трудного лечения привело к возникновению идеи пары, которая может объединяться охотно и с удовольствием. Затем, когда вспыхнули зависть и ревность, появились новые затруднения; эти эмоции ощущались как невыносимые и, казалось, становятся почти чистой психической болью.

Я бы хотел отделить проблемы этой пациентки от других упомянутых в этой главе пациентов, чьи затруднения с Эдиповой ситуацией были не столь ранними, всеобъемлющими или примитивными. Клинически это различие можно сформулировать так: у данной пациентки они по своему характеру и течению отвечали параноидно-шизоидной позиции. Я думаю, этиологически такое различие заключалось в неспособности надежно установить хороший материнский объект до встречи с превратностями Эдипова комплекса.

Эдипальные иллюзии

Как вкратце описано выше, эдипальные иллюзии — это более поздний феномен развития, чем примитивное затирание родительских взаимоотношений бредовыми образованиями, которое я обрисовал в предыдущем разделе. Когда эти иллюзии преобладают, о родительских отношениях известно, но их полное значение обходится стороной и их характер, демонстрирующий различие между родительскими отношениями и отношениями родитель-ребенок, не признается.

Иллюзия ощущается ограждающей индивидуума от психической реальности его фантазий эдипальной ситуации. Как я установил, в этих случаях они оказываются ожиданиями бесконечно унизительного созерцания родительского ликования или катастрофического варианта родительского сношения. Последнее воспринимается либо как ужасающее, садо-мазохистическое или смертоносное сношение, либо как депрессивные образы разрушенной пары в разрушенном мире. Однако пока сохраняются эти иллюзии в качестве обхода порождающей их ситуации, Эдипов комплекс не может разрешаться посредством нормальных процессов соперничества и отказа.

Я думаю, что в нормальном развитии такие иллюзии нередки и преходящи, они запускают циклы наведения и распада иллюзий, этих знакомых нам особенностей анализа. Однако у некоторых людей устойчивость организованной эдипальной иллюзии препятствует разрешению комплекса, а в анализе — полному развитию его переносного аналога.

Эти иллюзии зачастую являются осознаваемыми — или почти осознаваемыми — версиями реальных жизненных ситуаций. Например, вот что мне рассказали об одной молодой женщине, проходившей супервизию: она была музыкантом и придавала своим профессиональным отношениям с преподавателем тайное значение подготовки к любовной связи. А в ходе анализа ее идеи об аналитике наполнились той же эротической значимостью и убежденностью, что все это закончится браком.

Эти идеи исполнения желания зачастую остаются нераскрытыми в анализе, где они принимают форму убежденности пациента в тайном понимании между ним и аналитиком, что превосходит формально признаваемое понимание, как указывает Фрейд в своей работе «О любви в переносе» (Freud, 1915a). Иллюзорные особые отношения могут принимать гораздо менее заметно сексуальные формы, чем в упомянутом мною примере, но остаются эротизированными в своем основании.

Переносная иллюзия ощущается ограждающей пациента от того, что воображается как пагубная ситуация переноса. В этом качестве она представляет серьезную техническую проблему. Пока она сохраняется, все коммуникации аналитика истолковываются пациентом в свете этого иллюзорного контекста.

Я хотел бы проиллюстрировать страхи, от которых защищает такая иллюзорная конструкция, на материале анализа одного пациента мужского пола. Он прибыл в страну как беженец, но затем устроился научным работником в государственное учреждение. Он считал, что его родители жили совершенно отдельной друг от друга жизнью, хотя и в одном доме. Стало понятно, что реальность их взаимоотношений давала определенную почву для этой идеи, — но также и то, что эта его неподвижная ментальная картинка была карикатурой. Она задавала структуру фантазий, вовлекающих каждого родителя по отдельности, фантазий, никогда не подвергавшихся интеграции и, хотя они были взаимно противоречивыми, остававшихся смежными, словно бы параллельными друг другу.

Пациент перенес эту картинку в аналитический контекст жестко буквальным образом. Он был слегка знаком с моей женой в своем профессиональном контексте, но никогда не заимствовал никаких соображений их этого контекста для своих идей обо мне как его аналитике. Он нарисовал в уме образы своего аналитика и жены своего аналитика в совершенно обособленных контекстах. Два желаемых результата его анализа располагались бок о бок, не пересекаясь. Одним было постоянное партнерство со мной, в котором он и я оставались наедине; другим — моя смерть, совпадающая с концом анализа, после чего он женился на моей вдове.

Это формировало основание сложной психической организации, в которой пациент мог колебаться между такими противоречивыми убеждениями, и не придавая им большей реальности, и не оставляя их. Покуда в анализе поддерживался такой режим, что-то постоянно должно было произойти, но не происходило; должны были возникать эмоциональные переживания, но они не осуществлялись.

оследствия этого для ментальной активности пациента были глубокими. Несмотря на его значительную интеллектуальную одаренность, он был не способен сводить что-то воедино в своем рассудке, что приводило к затруднениям в обучении в детстве и отсутствию ясности в мышлении в зрелом возрасте, что ограничивало его самобытность. А в эмоциональной жизни держалось всеобъемлющее ощущение нереальности и постоянное чувство неудовлетворенности. Всем его отношениям и проектам в жизни была присуща незавершенность.

Когда в анализе все же стали возникать перемены, они спровоцировали фантазии чрезвычайно насильственного характера. Вначале эти фантазии ограничивались ночным временем. Они принимали вид смертоносного сношения первичной пары, что заполняло его сны во многих формах, а когда они уже не могли контейнироваться в сновидениях, то прорывались скоротечными ночными галлюцинациями пары, в которой партнеры убивали друг друга.

Анализ же, наоборот, долгое время был океаном спокойствия. Целью пациента было спокойствие, а не успех, и спокойная отстраненность идеализировалась. Долгое время он полагал, что именно спокойствие является целью анализа и к нему стремится его аналитик. Соответственно, он считал своей задачей поддержание этого состояния у нас обоих путем достижения согласия в любом случае. Его сны были чрезвычайно информативны, но служили для него средством сброса своих мыслей в меня, так что он мог соотноситься не с ними, а с моими интерпретациями, и таким образом с самим собой — опосредованно. Его сны ясно указали мне на его убежденность в том, что сведение воедино в его рассудке родительских объектов приведет к взрыву и дезинтеграции. Когда же отношения между нами стали ощущаться на сессиях несколько иначе, так что мы могли устанавливать лучший контакт и при этом приходить к большему разногласию, это привело к страхам надвигающейся катастрофы.

Одной из их форм стал страх внезапной смерти. В частности, пациент испытывал приступы паники, когда думал, что его сердце вот-вот остановится. Пронизанное страхом ожидание неистового столкновения обрело конкретную форму в возникновении нового страха перед вождением машины. До того я немало слышал на его сеансах о «системах встречных потоков» — на материале как сновидений, так и событий повседневной жизни. (В то время, несколько лет назад, системы регуляции дорожного движения с помощью встречных потоков стали нововведением на наших дорогах и широко освещались в новостях). Я счел их репрезентацией того, как тщательно мой пациент разделил два различных и взаимно-противоречивых течения мысли. Мне было интересно, означает ли их появление в анализе, что в его рассудке происходит определенное сведение воедино. Затем у моего пациента выработалось паническое убеждение, возникающее во время вождения машины, что в отсутствии центрального барьера на дороге транспортные потоки столкнутся друг с другом. Оно достигло такой степени, что на время ему пришлось перестать водить машину. Это возвестило о переменах в отношениях переноса, в рамках которых теперь действительно выработались определенный конфликт и противостояние. Впервые проявился страх обнаружить в себе то насилие, что ранее возникало только в спроецированных формах как неистовое родительское сношение. Лучше всего он был передан сновидением, которое рассказал пациент после перерыва на выходные, когда выходные представляли для него значительное испытание и были наполнены тревогой:

«Пара, которая собирается в театр, сейчас оставит его в комнате один на один с опасным, диким человеком. Этот человек всегда содержался взаперти и был ограничен в движениях — ему надлежало быть в смирительной рубашке. Пациента охватывает ужас, что этот человек разрушит все в комнате. Сам он не сможет его утихомирить. Человек начинает говорить. Ранее казалось, что он немой. Помощь приходит в виде старшего уполномоченного по переговорам из министерства (где пациент работает в реальности). Уполномоченный может разговаривать с Диким человеком, однако если тот поймет, что переговорщик связан с законом, это вызовет у него еще большую ярость. (В реальности уполномоченный занимается находящимися в тюрьме террористами)».

У пациента было множество ассоциаций с этим сном, и они прояснили, что в его жизни была связанная со сном ситуация, включающая чувство предательства со стороны женщины и сексуальную ревность. Также они прояснили, что пара собиралась в «Театр Абсурда». Это в свою очередь, вызвало ассоциацию со спором, в котором пациент однажды участвовал, относительно того, может ли в ходе театрального представления в церкви произноситься слово «fuck». Было ясно, полагал я, что дикий человек, представлявший ранее немой и запертый аспект пациента, в бешенстве от ревности. Это было новым элементом в моем пациенте, в его анализе. Спор о том, допустима ли идея «трахающейся пары» в «церкви» переноса, все еще продолжался в его анализе. Сон моего пациента подсказывал, что он полагает «абсурдно» опасной авантюрой допустить в свой ум фантазии об аналитике, как фантазию о сексуальной паре, вызывающие у него яростную эмоциональную реакцию. Я интерпретировал себя представленным как Уполномоченным, так и родительской парой. Закон, который бы еще больше возбудил дикого человека был, полагаю, законом Эдипова комплекса — законом, разделяющим полы и поколения, вызывающим не только ревность, но также и зависть к родительской паре из-за ее сексуальных и детородных способностей. Коротко описывая некоторые аспекты анализа этого пациента, я стремлюсь проиллюстрировать некоторые страхи и конфликты, от которых эдипальная иллюзия ограждает пациента.

Заключение

Эдипальная ситуация начинается с признания ребенком родительских взаимоотношений. При тяжелых расстройствах развитие на этом терпит неудачу, и Эдипов комплекс не проявляется в анализе в узнаваемой классической форме. Неспособность интернализовать узнаваемый эдипальный треугольник приводит к неспособности интегрировать наблюдение и опыт. Именно так обстояло дело с первой описанной мною пациенткой. Полагаю, что это последствие исходного сбоя материнского контейнирования.

Во второй части данной главы я описал то, что называю эдипальными иллюзиями, в качестве фантазий, защищающих от психической реальности Эдиповой ситуации, и предположил, что если они сохраняются, то мешают нормальной «проработке» Эдипова комплекса, осуществляемой в цепочках соперничества и отказа.

Наконец, я хотел бы прояснить мое представление о нормальном развитии Эдипова комплекса. Он начинается с признания ребенком характера родительских взаимоотношений и посвященных им детских фантазий. В мифе об Эдипе этому соответствует история о младенце Эдипе, брошенном матерью на горном склоне — трагическая версия фантазии ребенка о том, что спящие вместе родители оставили его умирать. Комплекс разворачивается далее в развитии соперничества ребенка с одним родителем за абсолютное обладание другим. В мифе этот момент проиллюстрирован встречей на перепутье, где Лай преграждает Эдипу дорогу, словно представляя препятствие со стороны отца желанию ребенка снова проникнуть в мать через ее гениталии. Именно это я считаю психической реальностью Эдипова комплекса, а также страхи своей или родительской смерти в качестве воображаемых последствий.

Эдипальными иллюзиями я называю защитные фантазии, чье предназначение — скрывать эти психические реалии. В мифе я усматриваю эдипальную иллюзию в том состоянии, когда Эдип находится на троне со своей женой/матерью, в окружении придворных, «закрывающих глаза», по выражению Джона Стайнера, на то, что они уже наполовину знают, но решили игнорировать (Steiner, 1985). В этой ситуации, когда господствует иллюзия, любопытство несет катастрофу. В фантазируемой трагической версии Эдипова комплекса открытие эдипального треугольника кажется смертью пары: пары мать–младенец или родительской пары. В этой фантазии появление представления о третьем всегда убивает парное взаимоотношение.

Я думаю, эту идею некоторое время поддерживаем все мы; для некоторых она, похоже, остается убеждением, и тогда это приводит к серьезной психопатологии. Я предполагаю, что именно благодаря скорби по этим утраченным привилегированным взаимоотношениям можно понять, что эдипальный треугольник не означает смерти взаимоотношений, но только лишь смерть идеи взаимоотношений.

Перевод З. Баблояна.

Научная редакция И. Ю. Романова.

© И. Ю. Романов.

Библиография

Bion, W. R. (1956). Development of schizophrenic thought. Int. J. Psycho-Anal., 37, 344–346. [Reprinted in Second Thoughts. London: Heinemann, 1967.]
Bion, W. R. (1959). Attacks on linking. Int. J. Psycho-Anal., 40, 308–315. [Reprinted in Second Thoughts (pp. 93–109). London: Heinemann, 1967.]
Britton, R. S.  (1985). The Oedipus complex and the depressive position. Sigmund Freud House Bulletin. Vienna, 9, 7–12.
Freud, S. (1897). Letter 71. Extracts from the Fliess Papers. S.E.1 (pp.236–266).
Freud, S. (1915a). Observations on transference-love. S.E. 12 (pp. 157–171).
Freud, S. (1924d). The dissolution of the Oedipus complex. S.E. 19 (pp.171–179).
Freud, S. (1924e). The loss of reality in neurosis and psychosis. S.E. 19 (pp.183–187).
Klein, M. (1926). The psychological principles of early analysis. Int. J. Psycho-Anal., 7. [Reprinted in The Writings of Melanie Klein, 1 (pp. 128–138). London: Hogarth Press, 1975.]
Klein, M. (1928). Early stages of the Oedipus conflict. Int. J. Psycho-Anal., 9, 167–180.[Reprinted in The Writings of Melanie Klein, 1 (pp. 186–198). London: Hogarth Press, 1975.]
Klein, M. (1945). The Oedipus complex in the light of early anxieties. Int. J. Psycho-Anal., 26, 11–33. [Reprinted in Love, Guilt and Reparation. London: Hogarth Press, 1983.]
Klein, M. (1946). Notes on some schizoid mechanisms. Int. J. Psycho-Anal., 27, 99–110.[Reprinted in The Writings of Melanie Klein, 3 (pp. 1–24). London: Hogarth Press, 1975.]
Rey, J. H. (1979). Schizoid phenomena in the borderline. In J. LeBoit & A. Capponi (Eds.), Advances in the Psychotherapy of the Borderline Patient (pp. 449–484). New York: Jason Aronson.
Steiner, J. (1985). Turning a blind eye: The cover up for Oedipus. Int. Rev. Psychoanal., 12, 161–172.

Перейти к следующей статье

[695[767]]

(с) Институт практической психологии и психоанализа, 2006 г. Все права защищены. Любое использование материалов без разрешения редакции запрещено.

http://www.psychol-ok.ru/lib/klein/zib/zib_03.html

http://filmin.ru/19161-opasnyy-metod.html

моя работа Российский Открытый Конкурс Дизайна Растительных Аквариумов 2011 Russian Open Aquatic Plants Layout Contest 2011 http://aquajournal.ru/gallery.php?gallery=13&pages

=22

К ревизии Эдипова комплекса – ранние стадии.  (1952) Int. J. Psycho-Anal., 33:84-92

Вводные замечания
Для достижения поставленной цели я решила сосредоточиться на ранних стадиях Эдипова комплекса, которые выявила Мелани Кляйн, анализируя маленьких детей.  Ее достижения, естественно, повлияли и на оценку более поздних стадий, но я думаю, что наилучший способ разобраться с расхождениями во мнениях состоит в обсуждении той области, откуда они берут свое начало.
Хотя, на первый взгляд, мой доклад направлен на то, чтобы подчеркнуть спорные моменты в наших воззрениях на Эдипов комплекс, это не означает, что мы недооцениваем объем или значение общего основания.
Прежде чем подойти вплотную к предмету обсуждения, я хочу четко определить нашу позицию относительно некоторых основополагающих идей, а также вкратце охарактеризовать период, предшествующий Эдипову комплексу.
Теория инстинктов.
Понимание психологических феноменов целиком основывается на открытии  динамического бессознательного, которое сделал Фрейд. Два первичных инстинкта – инстинкт жизни и инстинкт смерти – пограничные субстанции между сомой и псюхе, из которых происходят все инстинктивные импульсы, являются источником психической энергии; все психические процессы начинаются с бессознательной фазы.
Идея Фрейда о врожденной антитезе, лежащей на самых глубоких и наиболее динамических уровнях психики, полностью подтверждается работой Мелани Кляйн. Более того, ее работа дала множество наблюдений, которые подкрепляют его теорию, но именно ввиду этого и возникли главные расхождения между ее взглядами и классической теорией.
Я имею в виду то положение, которое психическая сторона инстинктивных побуждений, которую мы называем «бессознательной фантазией», занимает в работе Мелани Кляйн.
Бессознательные фантазии
Под термином «бессознательные фантазии» мы понимаем наиболее примитивные психические образования, которые являются неотъемлемой частью инстинктивных побуждений, и поскольку они являются врожденными, мы считаем, что бессознательные фантазии присущи младенцу с первых дней жизни. Бессознательные фантазии наблюдаются не только у младенца, они являются частью бессознательной психики в любом возрасте и формируют матрицу, из которой развиваются прдсознательные и сознательные процессы.  На самых ранних этапах они заменяют собой почти всю совокупность психических процессов и, конечно, являются превербальными или даже невербальными. Слова, которые мы используем, когда хотим выразить их содержания и значения,  - это чужеродная стихия, но, если мы не художники,  нам без нее никак не обойтись.
Бессознательные фантазии связаны с опытом удовольствия или боли, счастья или тревоги, который получает младенец, они включают в себя его отношения с объектами. Они представляют собой динамические процессы, поскольку заряжены энергией инстинктивных импульсов, и оказывают влияние на развитие механизмов Эго. Например, интроекция развивается из бессознательной фантазии младенца об инкорпорации материнской груди, которая сопровождает направленное к ней страстное желание и реальное ощущение сосания и глотания при контакте с ней.
И наоборот, механизм проекции развивается из фантазии об экспелляции (выталкивании) объекта.
Для того чтобы понимать психическое развитие младенца и многие из его физических процессов, мы должны принимать во внимание его бессознательные фантазии.

Самые ранние объектные отношения
Первый этап детства характеризуется максимальной зависимостью младенца от матери, а также максимальной незрелостью его Эго. Инстинктивные побуждения и фантазии, которые они подразумевают, властвуют безраздельно. Восприятие реальной сущности сэлф и объектов пока является недостаточным, но тем пышнее расцветает фантазия. Чтобы получать удовлетворение, младенцу необходим объект. Когда он удовлетворен, он им всемогущественно владеет. Когда он обласкан и доволен, он обладает идеально хорошей грудью. Он любит эту грудь, он мог бы ее съесть. Он инкорпорирует доставляющую удовольствие грудь и является с ней единым целым. Он засыпает со своим любимым объектом. Если все идет как надо, он будет делать то же самое и во взрослой жизни.
В состоянии голода или боли он не верит, что боль является частью его самого; в ответе за это злая грудь, и он ее ненавидит. Его попытки интроецировать и сохранить хорошую грудь, а также спроецировать свою боль и плохую грудь оказались тщетными. Он чувствует себя преследуемым плохой грудью внутри собственного сэлф.
В работах Мелани Кляйн  все время в фокусе находится тревога как наиболее динамичный элемент фрустрации и конфликта. Путем последовательного анализа фантазий, связанных с тревогой, а также защит, обусловленных этими фантазиями, она  обнаружила, что наиболее примитивным типом страха является страх персекуторных объектов (изначально – плохой груди), и что механизмы расщепления относятся к самым ранним защитам Я.
Она назвала эти ранние процессы шизоидно-параноидной позицией, точно определяя таким образом характер тревоги и защит от нее, которые превалируют в течение первых нескольких месяцев жизни, и которые позднее ложатся в основу шизофренических расстройств.
Недостаточная связанность раннего Я и использование механизмов расщепления ведут к тому, что младенец живет с хорошим и плохим двойником своего объекта, что  соответствует его чувствам удовольствия или фрустрации.
Любовь, ненависть и страх, основополагающие единицы психологического опыта, возникают благодаря инстинктивным побуждениям и физическим ощущениям.

Стадия целостного объекта
На этой стадии, которая начинается приблизительно во второй четверти первого года, Эго младенца более сильное и связанное. Восприятие обуславливает большую интегрированность объектов. Младенец за период времени видит больше и о прошедшем помнит больше. Он распознает своих родителей как целостные объекты, то есть личности. Он отчасти утратил свое всемогущество и обрел более внятное ощущение реальности. Это верно не только для внешнего мира объектов, но также и для внутреннего мира психической реальности.
Конфликт амбивалентности начинает играть свою роль в эмоциональной жизни младенца. Мелани Кляйн считает его ядром инфантильной депрессивной позиции.
Младенец начинает понимать, что мать, которую он любит и ненавидит, - это один и тот же человек, которого он жаждет и на которого нападает. Он чувствует себя несчастным и виноватым, он страдает от боли, которую причиняют ей его деструктивные импульсы, и он боится, что может потерять ее и ее любовь.  Эти чувства относятся также и к его внутренней матери.
Ненависть к объекту любви значит так много, поскольку на этой стадии вера во всемогущество зла пересиливает веру в силу любви. Теперь младенец переживает депрессивную тревогу. «Инфантильная депрессивная позиция» представляет собой точку фиксации для позднейших маниакально-депрессивных расстройств.
В норме депрессивные настроения младенца проходят быстро. Среди защит мы различаем регрессивный тип, «маниакальую защиту», которая недалеко отстоит от отрицания и бегства, и прогрессивный тип, который состоит из потребности в репарации и попыток сдерживания деструктивных импульсов, в частности,  жадности, чтобы защитить мать.
Кроме того, ребенку помогаю другие факторы, которые проистекают из многочисленных достижений этой стадии.
Это подводит меня ближе к моему основному предмету. Когда младенец начинает осознавать, что его родители – это личности, он также чувствует, что они не просто являются объектами его потребностей и желаний, но у каждого из них есть своя собственная жизнь, а также есть совместная жизнь родителей. С расширением эмоциональной и интеллектуальной орбиты ребенок вступает на триангулярную стадию взаимоотношений с родителями. Он не просто добавляет целостный объект к своим частичным объектам, но чрезвычайно важным фактором в его жизни становятся отношения между отцом и матерью. Вот это первое установление эмоционального треугольника с родителями и является началом Эдипова комплекса. Все больше и больше эмоции, импульсы и фантазии ребенка сосредотачиваются вокруг родительской пары.
Это новое средоточие интереса в его жизни, которое стимулирует и развивает его психические силы, функционирует как еще один способ защиты против депрессивной позиции.

Ранние стадии Эдипова комплекса
Начало Эдипова комплекса совпадает с полиморфно перверсным состоянием инстинктивных импульсов ребенка. Активно проявляются возбуждения, возникающие во всех частях тела, а поскольку эрогенные зоны являются одновременно и местом локализации деструктивных импульсов, у ребенка происходят колебания не только между одним эротическим желанием и другим, но также и между либидиальными и деструктивными стремлениями. Подобные смещения и колебания являются характерными для данной фазы.
Фантазии, сопровождающие эти возбуждения, имеют специфическое содержание. Ребенок хочет испытывать удовлетворение от каждого из его многочисленных побуждений путем специфических оральных, анальных и генитальных контактов с родителями.
Фантазии доставляют ребенку удовольствие, если находятся под влиянием либидо. Он представляет себе исполнение своих полиморфных желаний. Но это продолжается лишь до какого-то момента, и полиморфные желания возвращаются в виде полиморфных страхов, не только потому что родители действительно фрустрируют многие из его желаний, но потому что деструктивные компоненты его желаний, его жестокие побуждения в фантазии переживаются как действия и приводят к разрушенным и разрушительным объектам в его внутреннем и внешнем мире. В начале в этом оркестре полиморфных побуждений солируют оральные импульсы и вместе с уретральной и анальной зонами временно затмевают генитальную, так что генитальные возбуждения  отчасти связаны с прегенитальными фантазиями. Однако во второй половине первого года жизни генитальные возбуждения набирают силу, и жажда генитального наслаждения включает в себя желание обрести и подарить ребенка. По нашим наблюдениям, одиннадцатимесячный ребенок не только способен чувствовать ненависть к сопернику и ревность к маленькому брату или сестре, как описывал Фрейд, но сам хочет малыша и завидует собственной матери. Его ревность является обоюдоострой.
Именно к этой фазе мы относим начало бессознательного уравнивания груди, пениса, фекалий, ребенка и т. д., а также инфантильные сексуальные теории, которые Фрейд открыл и приписал ребенку в возрасте от трех до пяти лет.  С нашей точки зрения, эти уравнивания и теории выражают фантазии ребенка на полиморфной стадии развития инстинктов, когда возбуждения всех телесных зон, а также либидиальные и деструктивные стремления соперничают друг с другом.
Так теория о том, что родительское половое сношение является актом кормления или выделения, что зачатие ребенка происходит через рот, а рождение через анус, демонстрирует взаимное наложение оральных, выделительных и репродуктивных побуждений и фантазий. Представления о «первичной сцене» или о кастрирующей фаллической матери выдают слияние либидиальных импульсов и импульсов жестокости, что является характерной особенностью ранней инфантильной генитальности.
Трехлетний ребенок способен к вербализации некоторых из этих фантазий, но то время, когда он их выражает, не совпадает с моментом их возникновения. Трехлетний ребенок, достигший значительного уровня организации, уже почти полностью преодолел полиморфное состояние своих инстинктивных импульсов.
Наши клинические наблюдения в анализе детей и взрослых показали, что ключевые содержания Эдипова комплекса, а также наиболее тяжелые конфликты и тревоги имеют отношение к примитивным импульсам и фантазиям, принадлежащим ранним стадиям Эдипова комплекса.
Попутно я бы отметила, что кроме как в сновидениях, мы можем ясно наблюдать фантазии этого раннего периода в определенных состояниях как нормальной, так и патологической регрессии. Обычно в подростковом возрасте ранняя инфантильная сексуальность вновь расцветает. Когда подросток в ужасе отворачивается от собственных импульсов, это происходит не только потому, что он открывает у себя инцестуозный выбор объекта, желание спать с матерью, но и потому что он понимает, что его привлекают и возбуждают извращенные и жестокие фантазии.
Шизофреник в регрессии часто выражает полиморфно перверсные фантазии совершенно неприкрыто и приписывает собственные причудливые телесные ощущения  интернализированным родителям и их половому сношению.
После этих общих замечаний я теперь хочу рассмотреть некоторые особенности раннего Эдипова комплекса более подробно.
Мелани Кляйн считает, что и мальчик, и девочка начинают Эдипов комплекс как в прямой, так и в инвертированной форме.

Ранний Эдипов комплекс у мальчика
«Феминная позиция» мальчика обусловлена несколькими факторами. Конфликты депрессивной позиции преимущественно касаются матери и действуют как стимул к поиску нового объекта любви. К тому же он во многом фрустрирован ею, в частности, в процессе отнятия от груди.
Утрата внешней груди укрепляет идентификацию с матерью, которая существовала с самого начала. В триангулярных взаимоотношениях с родителями эта идентификация усиливает гомосексуальный компонент бисексуальности мальчика.
Господствующими среди его многочисленных желаний по отношению к отцу, являются импульсы, направленные на отцовский пенис, который сначала почти полностью приравнивается к груди.  Мальчик хочет сосать, проглотить и инкорпорировать его орально, а также через свой анус и пенис, которые он считает рецептивными органами. Существуют и активные варианты подобных фантазий: мальчик хочет войти с помощью своего собственного пениса в тело отца, его рот, анус и половые органы. В конце первого года жизни важную роль играет желание заиметь ребенка от отца.
Эти желания представляют собой источник мужской гомосексуальности.  В своей феминной позиции мальчик является врагом и соперником матери.
Зависть мужчины к женщине, к ее способности вынашивать и вскармливать детей была недооценена в классической теории. Однако анализ отцов дает достаточно доказательств подобной зависти. Тогда как распространенность явления «кувада»  была подтверждена, заключение о том, что такое проявление желания мужчины быть женщиной берет сове начало в раннем инвертированном Эдиповом комплексе ребенка, не было сделано.
Зависть и ненависть к матери, которые сопровождают первые гомосексуальные импульсы мальчика, являются важным источником страха мужчины перед женщиной. Известные представления о зубастой вагине (vagina dentata) и так называемая теория клоаки (cloaca theory) свидетельствуют о ревностных атаках ребенка на материнские гениталии, а именно о тех фантазиях, в которых атаки совершаются с помощью зубов и экскрементов.
Фантазии о нападении на материнские гениталии могут привести к подавлению гетеросексуальности как у мальчика, так и у девочки.  Для мальчика женские гениталии приобретают качества, угрожающие его пенису, а девочка, которая идентифицирует свои собственные гениталии с гениталиями матери, начинает расценивать их как опасный орган, который она не должна использовать с мужчиной, которого любит.
Феминные желания мальчика по отношению к отцу пребывают в остром конфликте с маскулинными желаниями, направленными на мать.
С нашей точки зрения, ребенок предполагает существование вагины, исходя из своих собственных генитальных ощущений. Его побуждение проникать внутрь (пенетрировать) связано с фантазиями о соответствующем половом отверстии в материнском теле. Его первичные либидиальные желания к ней вторично усиливаются репаративными стремлениями. Потребность возместить матери причиненный ущерб, доставив ей генитальное удовольствие и подарив ребенка, во многом способствует установлению гетеросексуальной генитальности мальчика в ходе развития.
Эти маскулинные импульсы связаны с ненавистью к сопернику-отцу, а также с соответствующим ей страхом возмездия со стороны отца.
Желания мальчика как в феминной, так и в маскулинной позиции фрустрируются, и фрустрация становится максимальной, когда ребенок оказывается свидетелем или воображает своих родителей, объединенных в соитии. «Объединенная родительская фигура» является объектом многочисленных фантазий, в которых либидиальные и деструктивные стремления смешиваются и противопоставляются. Почти одновременно ребенок стремится к уничтожению обоих родителей и к уничтожению только своего соперника, тогда как другого родителя он вожделеет. Эти фантазии приводят к тяжелой тревоге: ему страшно, что желанный объект, будь это мать или отец, будет уничтожен в той же атаке, которая была направлена на другого родителя, и его тревоги умножаются, поскольку благодаря фантазиям об инкорпорации он чувствует, что эта ненавистная «первичная сцена» происходит также и внутри него самого.
Тревоги подобного рода играют важную роль в фаллических манифестациях мальчика. Гордость по поводу собственного пениса происходит не только из бессознательного знания о его креативной и репаративной функции. Мы считаем, что такое знание является серьезным стимулом для либидиальных фантазий о половом сношении с матерью. Нарциссическое удовольствие, которое он получает от мастурбации, уринальные игры или эксгибиционизм отчасти используются в качестве защиты от страхов, связанных с материнским телом, которое вследствие его атак превратилось в поле битвы, полное опасных объектов. И через презрение к женским гениталиям и отрицание вагины он пытается  отделаться от любых представлений о том, что находится внутри тела, как его собственного, так и материнского, из-за страхов, связанных с внутренними преследователями. Вид его пениса и его функции вновь и вновь дают ему заверение в том, что с ним все хорошо и что ему не стоит бояться преследующих (персекуторных) объектов, находящихся в его собственном теле.
В этой связи я бы напомнила вам сделанное Эрнестом Джонсом четкое описание тех факторов, которые имеют следствием «вторичную природу нарциссического фаллицизма» ('secondary nature of narcissistic phallicism').

Комплекс кастрации
Я уже описала многие из тревог, которые испытывает мальчик в связи с его ранними эдипальными импульсами; если принять во внимание эти тревоги, то предположение Джонса о том, что ужасает именно афаниз  (aphanisis), а не просто утрата пениса, приобретает смысл. Что касается специфических страхов по поводу пениса, то на ранних стадиях мальчик боится обоих родителей.
В ответ на свои собственные оральные и анальные атаки он пугается, что его пенис будет откушен, осквернен и отравлен.
После закрепления генитальной организации его основной тревогой становится кастрация от руки отца. Эта тревога тоже имеет депрессивные и персекуторные черты; это не только страх лишиться органа и способности получать сексуальное удовольствие, но также и страх утратить возможность выражать любовь, репаративные и креативные импульсы. Эта депрессивная составляющая подтверждается широко известным уравниваем: быть кастрированным значит быть абсолютно никчемным.

Ранний Эдипов комплекс у девочки
Теперь поговорим о девочке: ее позиция на ранних стадиях Эдипова комплекса во многих отношениях сходна с позицией мальчика. Она тоже колеблется между гетеро- и гомосексуальной позициями, а также между либидиальными и деструктивными стремлениями и испытывает соответствующие состояния тревоги. У нее есть идентичные мотивы, чтобы оставить мать, но в ее случае идентификация с матерью усиливает гетеросексуальные импульсы.
Я рассмотрю здесь только генитальные аспекты ее ранних Эдиповых фантазий.
По нашим наблюдениям, на этой стадии появляются не только ощущения в области клитора, но и вагинальные ощущения. К тому же клитор выполняет проводящую функцию, и его возбуждение стимулирует вагину. Оральные, уретральные и анальные импульсы также приводят к вагинальным ощущениям и фантазиям.
Фантазии, связанные с вагинальными побуждениями имеют особый феминный характер. Маленькая девочка хочет принять и инкорпорировать отцовский пенис, а также обладать им как внутренней неотъемлемой собственностью, а отсюда она вскоре приходит к желанию иметь от него ребенка. Эти желания отчасти из-за того, что они сталкиваются с фрустрацией, чередуются с жаждой обладать внешним пенисом.
Маскулинный компонент ощущений и фантазий связанный с клитором может быть оценен в полной мере, только если принять во внимание конфликты и тревоги девочки, которые следуют из ее феминной позиции.
Когда ревность стимулирует фантазии о нападении на тело ее матери, эти атаки рикошетом возвращаются к ней самой, и она чувствует, что ее собственные гениталии будут искалечены, осквернены, отравлены,  уничтожены и так далее, а ее собственный внутренний пенис и дети украдены у нее интернализированной матерью. Эти страхи действуют как нож, поскольку она чувствует, что ей недостает органа, то есть внешнего пениса, который мог бы,  как того требует ситуация, успокоить или привести в себя мстительную мать, и поскольку у нее нет доказательств, что в действительности ее половые органы являются неповрежденными. Мы полагаем, что в этом и есть психологическое следствие анатомического различия между полами, которое имеет наибольшее значение для развития девочки.
Мы различаем несколько источников маскулинных влечений у маленькой девочки. Фрустрация ее феминных желаний вызывает ненависть и страх отца и вынуждает ее вернуться назад к матери. Тревоги, относящиеся к внешней и внутренней матери, приводят ее к сосредоточенности на фаллических фантазиях и активности. Ее первичные гомосексуальные тенденции, таким образом, больше всего усиливаются из-за неудачи в феминной позиции. Затем она обнаруживает, что ее мужской орган хуже, что это не настоящий пенис, что он не может соперничать с отцовским пенисом. Поскольку ее фаллицизм в значительной степени является вторичным и защитным феноменом, она развивает зависть к пенису за счет женственности. Она не признает собственную вагину, приписывает детородные свойства исключительно пенису, надеется, что ее клитор вырастет и превратиться в пенис и сталкивается с разочарованием. Обесценивание женственности подчеркивает сверхценность пениса.
Обычные обиды девочки на мать за то, что она утаила от нее пенис и отправила в мир несовершенным созданием, основаны на ее потребности отрицать собственные атаки на тело матери, а также соперничество с обоими родителями.  Своими жалобами на то, что она слишком несовершенна, она заверяет, что никогда не была жадной, никогда не узурпировала место матери рядом с отцом, никогда не похищала отцовскую любовь, пенис и детей у нее.
Сказанное не означает, что мы недооцениваем глубокое восхищение, которое испытывает девочка по отношению к пенису, или жадность, которая заставляет ее хотеть иметь все, что является для нее желанным. Мы также не сомневаемся, что зависть к пенису играет важную роль в женской психологии. Моя идея состоит в том, что зависть к пенису является сложной материей, лишь отдельные волокна которой обычно признаются.
Анализ зависти к пенису у женщины с явно выраженной позицией соперничества с мужчинами ясно показывает нам, что она  основывается на неудаче в преодолении персекуторной и депрессивной тревог, которые проистекают из ее ранней феминности, и что эти ранние тревоги придают компульсивный характер ее категоричной потребности иметь пенис.
Результаты нашей работы, которые я здесь представила, отличаются от точки зрения Фрейда, будто для девочки является свойственным длительный период доэдипальной фиксации на матери. Феномен, который Фрейд описывал под этим заглавием, на наш взгляд, представляет собой инвертированную форму Эдипова комплекса у девочки, которая чередуется с прямой формой.
Девочка, которая демонстрирует исключительную привязанность к матери и враждебность по отношению к отцу, оказалась не в состоянии совладать с фрустрацией своих первых феминных желаний. Наши наблюдения также заставляют нас не согласиться с точкой зрения, будто желание женщины иметь ребенка занимает второе место по отношению к желанию обладать пенисом.

Роль интроекции
Я постаралась показать, что на всем протяжении своего развития ребенок интернализирует родителей и что его внутренние объекты обладают для него как хорошими, так и плохими чертами. По отношению к  хорошему внутреннему объекту он испытывает состояние благополучия, и на самом раннем этапе хороший внутренний объект сливается с сэлф, тогда как состояния тревоги персекуторного или депрессивного характера связываются с плохим или разрушенным внутренними объектами.
Такие отношения между ребенком и родителями преобладают на протяжении ранних стадий Эдипова комплекса, и, следовательно, развитие Эдипова комплекса на всем протяжении находится под влиянием его чувств по отношению к внутренним родителям, под влиянием страхов подвергнуться преследованию с их стороны, а также под влиянием вины за причинение им вреда.
Согласно Фрейду, Супер-эго является следствием интернализации ребенком своих родителей в завершении Эдипова комплекса; напряжение между Эго и Супер-эго переживается как вина и страх возмездия.
Мелани Кляйн полагает, что все процессы интернализации являются составной частью формирования Супер-эго и что это формирование начинается вместе с первым интернализированным объектом - материнской грудью. С ее точки зрения, все время происходит взаимодействие между развитием Эго, Эдиповым комплексом и Супер-эго.

Заключение
В свете работ Мелани Кляйн Эдипов комплекс, открытый Фрейдом, выглядит заключительной стадией процесса, который начинается в раннем младенчестве. Он уходит корнями в ключевую фазу развития. Ребенок делает первые шаги по направлению к распознанию реальности существования других людей, первые шаги к установлению полноценных эмоциональных взаимоотношений; он сталкивается с конфликтом амбивалентности; в его первом опыте триангулярных отношений с родителями его инстинктивные импульсы полиморфно перверсны, и он колеблется между гетеро- и гомосексуальным выбором объекта.
На ранних стадиях Эдипова комплекса впервые наполняются чаши весов. То, как ребенок вступит и выйдет из заключительной стадии во многом зависит от взаимодействия сил на этом раннем этапе.
Понимание проблем ребенка в раннем инфантильном Эдиповом комплексе заставляет нас все больше осознавать истинность открытия Фрейда: Эдипов комплекс - это  ядерный комплекс в жизни человека.
ДОПОЛНЕНИЕ
ПОЛИМОРФНАЯ СТАДИЯ ИНСТИНКТИВНОГО РАЗВИТИЯ
Когда я готовила статью для Симпозиума, посвященного ревизии Эдипова комплекса, я была вынуждена снова обдумать, очень тщательно, хорошо знакомый материал. Это всегда полезный опыт, потому что он противодействует тенденции легко использовать термины вместо того, чтобы снова подумать об обстоятельствах и процессах, к которым эти термины отсылают. Тогда я обнаружила, что у меня в голове возникли определенные вопросы, которые я бы хотела представить здесь.
Это касается проблемы стадий инстинктивного развития. Открытия Мелани Кляйн, которые повлекли за собой ревизию Эдипова комплекса, также ведут к  пересмотру наших взглядов на последовательность этапов инстинктивного развития.
В своих «Трех очерках по теории сексуальности» (1905), которые являются основой психоаналитических теорий инфантильной сексуальности, Фрейд говорит о полиморфно перверсном характере инфантильной сексуальности.  Я процитирую только один отрывок. В своем резюме   он говорит:
«Далее опыт показал, что внешние соблазняющие воздействия могут вызывать прерывания латентного периода или даже его прекращение, и что в этой связи  фактически подтверждается полиморфно перверзный характер сексуальнго инстинкта у детей;…» (Курсив мой ?)
Абрахам в своем «Развитии либидо» (1924) расширяет наши знания об инфантильной сексуальности в основном в трех направлениях: (1) показывая, что оральная и анальная стадии подразделяются на более мелкие периоды; (2) устанавливая соотношение разных сексуальных стадий с развитием любви к объекту (object-love); и (3) делая акцент на развитии деструктивных стремлений. Что касается третьего пункта, я считаю заслуживающим внимания то, что, хотя его книга появилась четырьмя годами позже статьи «По ту сторону принципа удовольствия», Абрахам не ссылается на инстинкт смерти. Мне кажется, можно сделать вывод, что Абрахам не принимал или, возможно, пока еще не принял теорию инстинкта смерти, и, на мой взгляд, этим можно объяснить, почему он отстаивал идею, что первая оральная стадия, стадия сосания, свободна от деструктивных импульсов «до-амбивалентна», хотя в другом контексте он описывал тип «вампира», то есть стремление убить объект путем высасывания. Здесь между прочим я бы повторила то, на что прежде часто указывалось: что в теории Мелани Кляйн не поддерживается точка зрения относительно до-амбивалентной стадии, как ее описывал Абрахам, но что полученные ею данные о ранних механизмах расщепления, которые порождают идеальную и преследующую грудь, представляют собой важную модификацию идеи Абрахама о до-амбивалентной стадии. Но это только между прочим, поскольку в этом коротком наброске мой основной интерес нацелен на тот факт, что в схему Абрахама не включено понятие о полиморфно перверсной предрасположенности.
Как я постаралась показать в моей статье для Конгресса, в работах Мелани Кляйн это понятие имеет существенное значение. Она часто указывала, что тенденции развития различных зон частично перекрываются и что это наложение характеризует инстинктивный климат ранних стадий Эдипова комплекса.
Сегодня мы можем определить понятие «полиморфно перверсной» предрасположенности более точно. Младенец проявляет тенденцию несогласованным образом испытывать возбуждения от всех частей тела и страстно желать их одновременного удовлетворения; более того, он в равной степени одновременно переживает и ищет удовлетворения либидиальным и деструктивным импульсам.
Полиморфно перверсная предрасположенность, таким образом, возникает из того факта, что младенец с первых дней жизни находится под влиянием двух первичных инстинктов: инстинкта жизни и инстинкта смерти. Их дериваты в форме либидиальных импульсов и импульсов самосохранения, с одной стороны, а также деструктивных и жестоких побуждений, с другой, действуют с самого рождения.
Оба первичных инстинкта действуют в контактах младенца с его первым объектом, и поэтому начинают функционировать таким образом, который Фрейд по отношению к либидо называл «анаклитический». Фрейд наделял эрогенными свойствами все части тела. Наблюдения Мелани Кляйн, сделанные в рамках анализа маленьких детей показали, что существуют также чрезвычайно жестокие фантазии, связанные со всеми частями тела. Значит, из ее работы следует, что утверждение Фрейда о том, как функционирует либидо должно быть расширено, чтобы включить функционирование деструктивных импульсов  - идея, которая теоретически следует из концепции первичного инстинкта смерти.
К тому же, она показала, что тревоги, вызванные объединением и противодействием либидо и деструктивных импульсов с самого начала ведут к развитию механизмов Эго, защитных механизмов.
Соображение, которое я хочу здесь предложить состоит в том, что переход от оральной стадии к анальной не является прямым, но что существует интерполяционный период, когда полиморфно перверсная предрасположенность младенца становится в самом деле очевидной и доминирующей.
Полиморфный период или стадия, относящаяся примерно ко второй половине первого года, может рассматриваться как одна из промежуточных станций -  по аналогии Абрахама – который не упоминает свои расписания скорых поездов. This polymorphous period or stage, occupying roughly the second half of the first year, could be regarded as one of the intermediate stations—in Abraham's analogy—which his time-table of the express trains does not mention.
Мне кажется, что нетрудно поставить идею об этом полиморфном периоде в один ряд с анальной стадией по Абрахаму, стадией, на которой целью является полностью вытолкнуть из себя и истребить объект. Это стремление появляется в некотором смысле как формирование реакции в ответ на хаос, вызванный одновременным действием стольких по сути конфликтующих и действительно фрустрирующих импульсов вместе с соответствующими им состояниями тревоги. Процесс развития, который последовательно выводит различные зоны на лидирующие позиции, предполагает возрастание власти Эго над инстинктивными побуждениями и, таким образом, отчасти исполняет защитную функцию. Цель первой анальной стадии, состоящая в том, чтобы «освободить» сэлф путем полной эвакуации интернализированных родителей, которые в качестве преследователей уравниваются с собственными экскрементами ребенка, можно понять как реакцию на сокрушающее воздействие первых Эдиповых стремлений (на полиморфной стадии). Опыт выделения и избавления от телесной субстанции начинает занимать центральную позицию, поскольку локальному удовольствию (organ pleasure) – либидиальному удовольствию – сопутствует также и эмоциональный опыт облегчения. Многочисленные клинические наблюдения решительно наводят на мысль, что анальные интересы и удовольствия вторично усиливаются в защитных целях.
В результате дальнейшего развития различных областей Эго эта массивная защита через выталкивание видоизменяется, и устанавливается вторая анальная стадия по Абрахаму, на которой господствующей целью является удерживать объект в таком положении, когда он подвластен и подконтролен. Чем сильнее Эго, тем больше оно может интрапсихически взаимодействовать со своими источниками конфликта, и тем меньше оно пользуется наиболее примитивной защитой выталкивания.
Тогда как я легко могла связать полиморфную стадию со следующей, анальной стадией, я в то же время столкнулась с трудностями, когда попыталась увидеть ее связь с оральной стадией. Меня беспокоила мысль, что, если я рассматриваю полиморфно перверсное состояние инстинктивной жизни, когда начинается Эдипов комплекс, как стадию, которая длится определенное время, если я считаю, что оральная стадия не переходит напрямую в анальную, я не могу объяснить мощное действие анальных тенденций и механизмов в течение первых трех месяцев жизни, а именно на шизоидно-параноидной позиции.
Извержение – расщепление – проецирование: вот цели и механизмы, которые должны соотноситься с анальной функцией. Они имеют анальную природу, даже если присутствуют оральные и назальные формы выталкивания, такие как выплевывание или выдыхание. Это согласуется с нашим клиническим опытом, который показывает, что фантазии, лежащие в основе расщепления и проецирования преимущественно носят анальный характер: преследующий объект приравнивается к фекалиям, фекалии рассматриваются как внутренние преследующие объекты. Пока я размышляла исходя их прямого перехода от оральной к анальной организации, я не видела проблемы в том, чтобы объяснить наличие анальных элементов на стадии, где господствуют  оральные. Когда две стадии, так сказать, соседствуют друг с другом, это объясняет взаимное одалживание элементов. Но потом я поняла, что проблема, которая ставит меня в тупик, обусловлена ошибкой или упущением с моей стороны. Мне не удалось разделить действие тенденций, в данном случае анальных тенденций, и функционирование структуры (организации), в данном случае оральной. Это разделение, однако, имеет решающее значение. И если его принять во внимание, вопрос о соседстве или интервале между организациями оказывается несущественным.
Когда наличествует первая, оральная организация, оральные импульсы  господствуют, но, конечно, кроме них существуют и другие. Поскольку первым принадлежит верховная власть, они подчиняют остальные инстинктивные позывы своим собственным целям.
Оральные импульсы коренным образом связаны с направленностью вовнутрь, они являются рецептивными. Оральное намерение состоит в том, чтобы овладеть и инкорпорировать объект, от которого ребенок находится в зависимости: хорошую, кормящую, доставляющую удовольствие грудь. Выталкивание и уничтожение связаны с анальным отверстием как органом и его функцией. Под господством оральной организации эти анальные побуждения используются как дополнительная техника для достижения оральной цели сохранения безмятежных отношений с хорошей грудью, с которой сливается сэлф. Цезура рождения, как указывал Фрейд, оказывается менее резкой, чем может показаться с первого взгляда. Ребенок старается продолжить или восстановить пренатальное единство с матерью всеми доступными ему средствами. Оральные импульсы с их направленностью вовнутрь исключительно подходят для достижения этой цели: хорошая грудь инкорпорирована, любима и не отделима от сэлф. Но грудь не всегда оказывается хорошей, ребенок сталкивается с фрустрирующей и преследующей грудью, а также со страданием, исходящим из сэлф, и в ответ на этот болезненный опыт призываются и вводятся в действие анальные тенденции к выталкиванию и уничтожению. Плохое отщепляется, проецируется, удаляется,  а преимущественно оральная цель соединения с хорошей матерью сохраняется.
Вдобавок можно сказать, что цель, присущая оральной организации, то есть быть единым целым с матерью и вернуться в пренатальное состояние, последовательно осуществляется там, где действуют расщепление и проекция, потому что эти механизмы среди прочих последствий влекут за собой идентификацию, хотя и особого рода – проективную идентификацию. Мать, в которую ребенок проецирует то, что не желает держать в себе, благодаря этому процессу приходит именно к тому, что вновь несет его в своем теле. Используя как дополнительные анальные тенденции и механизмы, ребенок следует курсу двойной страховки от потери и сепарации.
Тот факт, что он на самом деле достигает этой цели лишь до некоторой степени, а также трудноразрешимые последствия его оральных стремлений лежат за рамками моих сегодняшних размышлений.
Итак, идея о том, что «полиморфно перверсная» стадия интерполируется между оральной и анальной организацией, не конфликтует с теорией оральной организации инстинктивных импульсов. Возможно даже, что признание этой стадии, помогает наглядно увидеть, как непросто пошатнуть господство оральности.
Прежде чем закончить, я бы хотела очень коротко коснуться  некоторых наблюдений, о которых можно вынести более верное суждение, допустив, что существует стадия, на которой полиморфно перверсная предрасположенность является очевидной и доминирующей. Эти наблюдения касаются пациентов, чьи матери забеременели в течение этой стадии их развития, братья или сестры которых, таким образом, младше всего лишь на пятнадцать-восемнадцать месяцев или около того. Несмотря на то, что во многих отношениях личности этих пациентов отличаются друг от друга, кажется, у них присутствует некие общие комплексы в объектных отношениях. Им присущи способность к эмпатии и восприимчивость, готовность помочь и понять объект, а также хорошо развитые интеллектуальные сублимации и так далее, то есть, тенденции генитального характера. Но в то же самое время у них есть очень глубоко залегающее чувство обиды, а также невозможность простить, оскорбленная позиция: «я не жду, что меня будут любить и заботиться обо мне. Я знаю, я должен считаться с матерью и ее малышом. Не для меня радости жизни – но я понимаю, что все так, как и должно быть»; то есть, у них также имеются черты характера, восходящие к оральной и анальной стадиям. Многое в этой позиции может быть отнесено к Эдипальным конфликтам полиморфной стадии, усиленным беременностью матери.
Я уверена, что в литературе прошлых лет подобный феномен описывался как несоответствие между развитием либидо и развитием Эго. Мне представляется, что имеет смысл размышлять в понятиях слишком ранней акцентуации генитальных тенденций на полиморфной стадии, когда оральные и анальные импульсы еще недостаточно укрощены, и поэтому вызывают  чрезвычайно сильные депрессивные и персекуторные тревоги.
Я, конечно, не хочу сказать, что у ребенка, чья мать забеременела, когда он переживал полиморфную стадию инстинктивного развития, неминуемо должны обнаружиться нарушения объектных отношений. Я привожу свои наблюдения, поскольку они иллюстрируют значение данной фазы для формирования особенностей характера и социальных качеств.
То, что данная стадия заслуживает тщательного изучения, следует также и из наблюдений, касающихся перверсий. Но я не ставлю перед собой цели погрузиться в эту обширную тему в рамках этого небольшого доклада.  Хотя, небезынтересно вспомнить, что Фрейд свои выводы относительно инфантильной сексуальности сделал на основе анализа  сексуальных отклонений взрослого.